— Дилетантизм, — снова фыркнул профессор. — Бактерии в нашем организме есть всегда. Я думал о пути, который предложили вы и отверг его — если воспользоваться им наш организм будет производить лекарства до тех пор, пока не избавится вообще от всех бактерий. Но это же ни к чему хорошему не приведет! Нужен баланс!
Голос профессора дрожал, его щеки и лоб раскраснелись. Он вынул из подмышки градусник и одобрительно кивнул.
— Тридцать девять. Работает!
— Что работает?
— Вильгельмина дала мне возбудители паратифа. Он, в частности, характеризуется быстрым подъемом температуры.
— Но профессор, — заволновался я. — Нужно принимать меры. Вы можете заболеть!
— Я уже заболел, — сказал профессор. — И уже принимаю меры.
Он углубился в чтение. Мне стало страшно.
— Профессор, но как же?
— Неужели вы не поняли? Необходимо запускать цикл производства лекарств извне. Не тогда, когда в организме появляются бактерии, а тогда, когда они начинают свою работу по его разрушению! Понимаете?
— Так вы настроили лечение паратифа на эсхиловских персов?
— Нет… эмоции. Не забывайте про эмоции! Они ведь заставляют нас переживать и, следовательно, запускают в нашем организме целый каскад тонких гормональных превращений. Именно с их помощью проще всего закодировать команды для тех или иных продуцирующих органов на изготовление нужного количества лекарств.
— То есть вы…
— Ну да. Проще всего работать с простыми эмоциями и я выбрал страх. Перенастройка приемника потребовала некоторого времени, но теперь если мне страшно — мой организм начинает вырабатывать фторхинолоны, которые в свою очередь начинают борьбу с возбудителями болезни. Я читаю трагедию — одну из вершин этого жанра. Испытываю страх, он запускает каскад… Оу, извините…
Профессор развернул плотный пакетик и склонился над ним.
— А температура-то уже почти сорок, — бодро сказал он, оторвавшись от пакетика. — Так, о чем бишь я… ага, так вот, начинается производство и болезнь отступает. Понимаете? Ой…
На этот раз потребовалось ведро, после чего профессор углубился в Эсхила. Я с тревогой наблюдал за ним. Через двадцать минут и еще два ведра я понял, что в схеме профессора что-то не работает. Он упорно читал Эсхила, однако температура явно не уменьшалась.
— Коллега, — тихим голосом сказал вдруг Грубов. — Я совершил ошибку.
— Какую, профессор? — в страхе спросил я.
— Эсхил совсем не страшный. Тоже мне, трагик. Нужно срочно… срочно найти что-нибудь на замену. Иначе… иначе мне конец…
Я в ужасе забегал по комнате. К сожалению, ничего страшнее «Сказке о рыбаке и рыбке» мне отыскать не удалось. Сунув ее в слабеющие руки профессора я опрометью бросился в районную библиотеку.
Прошло не более получаса, когда я, вооруженный стопкой книг ворвался обратно в комнату. Температура тела профессора достигала сорока одного градуса, он лежал без движения, но пребывал в полном сознании. Я схватил верхнюю книгу — это был Стивен Кинг — и немедленно начал читать вслух.
Через десять минут, весь в липком поту от ужаса, я оторвался от рассказа и взглянул на пациента. Температура поднялась еще на полградуса, черты лица профессора заострились. Я схватил вторую книгу. Это был Дин Кунц. За ним последовали Роберт Маккаммон, Андрей Дашков, Говард Лавкрафт, Ричард Мэтесон и прочие. Ужас то охватывал меня ледяными обручами, то окунал в пылающие бездны, то скручивал, то раскручивал, то бил, то колотил — но температура профессора все повышалась и повышалась, он уже начал закатывать глаза.
В отчаянии я схватил последнюю книгу. Это оказалась неведомая мне Псифильда Галимтон с трилогией «Наложница вампира», «Подружка зомби» и «Служанка вурдалака». По мне, так по сравнению с предыдущими корифеями было слабовато, однако стоило мне начать читать, как профессор выкатил глаза обратно. Когда я закончил несколько первых глав, его состояние явно улучшилось — температура опустилась до тридцати девяти, черты лица оплыли и округлились, а когда я добрался до финала, на мою руку легла его рука — прохладная и живая.
— Спасибо мой друг, — своим обычным голосом сказал профессор. — Вы поистине спасли меня. Дальше я сам.
Он взял второй том и углубился в него, а я, внутренне ликуя, немного прибрался в комнате и отправился спать.
На следующее утро я встал бодрым и хорошо отдохнувшим. В окна с силой било яркое солнце. О вчерашнем напоминал лишь ярко-красный томик Иоанны Хмелевской, лежащий на краю стола. Профессор что-то паял, изредка отвлекаясь на то, чтобы полистать книжку, и через пару минут откладывал, хихикая.