— Милый друг Саня, — говорил ей Берлога, — чтобы стать новою Ниссен-Саломан, вам недостает только своей собственной Лавровской. [165]
— Да! — вздыхала Светлицкая, — немногого недостает! Подите-ка, дружок, найдите ее — свою собственную Лавровскую!.. Лавровские, как ягоды, под кустиками не родятся, нет хороших голосов, милый Андрей Викторович, хоть шаром покати, — нет! Приходят все какие-то чирикалки…
— Зато, поди, все хорошенькие? — лукаво подмигивал он, заглядывая ей в глаза.
Она улыбалась.
— Есть и хорошенькие!
— Эх, черт! И чего я, дурак, зеваю — школы не открою?
— Ну что вам у нас, бедненьких, хлеб отбивать!
— Хоть бы вы меня инспектором, что ли, каким-нибудь к себе пригласили!
— Козла капусту стеречь?
— Вы-то пуще их стережете!
И оба хохотали. Светлицкая не прощала ни одной шпильки Елене Сергеевне Савицкой, но на грубые дву-смысленности Берлоги не обижалась. На него никто не обижался.
Такую уж странную он нажил себе привилегию!
VII
— Вам нравится? Вы за нас? Вы за меня? Верить ли счастью? — восторженно твердила Светлицкая, повиснув на руке Берлоги.
Он высвободился от нее довольно бесцеремонно.
— Этот звук увлекает меня, волнует, поднимает. Пока я слушал вашу Светочкину, мне все время хотелось ответить ей, слить с ее голосом свой голос…
Берлога оглянулся на директоров, нахмурился и сложил руки на груди — трагическим Наполеоном.
— И вы намерены держать такое сокровище на вторых ролях?!
Светлицкая подняла к нему свои круглые лапки, как молящийся ребенок.
— Ах, Андрей Викторович! Поддержите! Заступитесь!
— Мориц? — настаивал с вопросом Берлога. — Мориц? Леля? Елена Сергеевна?
Рахе весь окутался дымом, так что лишь огонек его сигары светил сквозь синее облако, таинственным и унылым, красным глазом циклопа.
— Н-ню… — послышался его нерешительный, полный размышлением голос. — Н-ню… Ей аплодировал Orchester… Vielleicht… [166] Если моя жена ничего не говорит против, я тоже согласный: давайте на ваша Картошкина настоящий дебют с большая, ответственная роль…
Елена Сергеевна чуть повела плечами.
— Сделайте одолжение. Почему мне быть против? У нас почти нет примадонн soprano, нам такая певица, если она оправдает ваши надежды, очень нужна…
— Ты, мать моя, сама у нас примадонна soprano! — напомнила с качалки Маша Юлович.
Савицкая обратила к ней строгие глаза.
— Так что же?
Та сконфузилась и ответила дурашливою гримасою.
Савицкая повела плечами в прежнем жесте скрытого неудовольствия.
— Надеюсь, никто никогда не скажет, чтобы я, Елена Савицкая, закрывала дорогу начинающим артисткам?
Светлицкая так к ней и бросилась, так и подкатилась, как бархатный шар.
— Леля! Да кому же может в голову прийти?! Вы, Леля, ангел, — я всегда говорила, говорю и буду говорить, что ангел! Ангелом от рождения были, — ангелом всю жизнь проживете!
Но Маша Юлович, омраченная и с пророчески как-то выпученными коровьими глазами, которые старались быть сердитыми, тяжело треснула ладонью по ободу качалки.
— А я бы дебюта не дала!!!
— Здравствуйте! Вывезла! — с удивлением воззрился на нее Берлога.
А Светлицкая молитвенно сложила руки и почти простонала, с выражением страдания на круглом и янтарном сквозь белила лице.
— Маша! За что?
Юлович мотала головою, как вошедшая в азарт норовистая лошадь.
— Так вот, — не дала бы, да и не дала… Кабы была директрисою… Не дала бы! не дала!
— Ты, Марья, — с сердитою насмешкою перебил нахмуренный Берлога, — должно быть, спала там, — на своей качалке? Со сна бредишь? Бог знает что говоришь!..
— Ах, батюшка, да не всем же дан дар сразу влюбляться, как тебя угораздило!
Берлога посмотрел на нее строго и холодно.
— Сказал бы я тебе, Марья Павловна, на эти твои слова одно свое словечко…
— Ну? — задорно откликнулась та, приподнимаясь с качалки на локтях всем туловищем вперед, точно готовая принять неприятельский штурм крепость.
— Не люблю браниться при Елене! — откровенно рассмеялся вдруг Берлога, — она меня расхолаживает, как цензура, и я теряю свой ругательный лексикон…
Светлицкая, — обнимая Юлович за плечи, отчего та, вертя всем телом, усиленно освобождалась, — ныла и чуть не плакала с другой стороны.
165
Ниссен-Саломан Генриетта (1819–1879) — оперная певица (сопрано), педагог. По национальности шведка. С 1860 г. жила в России, профессор Петербургской консерватории. Автор книги «Школа пения» (СПб.,1881).
Лавровская Елизавета Андреевна(1845–1919) — оперная певица (контральто), ученица Г. Ниссен-Саломан. В 1868–1872 и 1879–1880 гг. солистка Мариинского театра, в сезон 1890/91 г. пела в Большом театре. Профессор Московской консерватории. Подсказала Чайковскому идею, увлекшую композитора, — написать оперу «Евгений Онегин». Чайковский посвятил певице шесть романсов и вокальный квартет «Ночь». Ей посвящены также романсы С.В. Рахманинова «Она, как полдень, хороша…» и «В моей душе».