Дик был совсем рядом и прекрасно все видел: и вспышку гнева седовласого, и сморщенные в подлой ухмылке серые щеки раба. Все вокруг, в основном рабы, тоже с безмолвным вниманием наблюдали за сценой.
Седовласый сжал кулаки. Потом разжал. Наконец, бледный как смерть, повернулся и побрел прочь.
— Йа-хааа! — хрипло выкрикнул раб. Лица других его собратьев зажглись лихорадочным румянцем. Послышалось глухое бормотание и всплески удивленного смеха.
Хмурые Френкели старательно обводили Дика и Элайн вокруг скапливающейся толпы. А зеваки все прибывали. Гул болтовни нарастал. Дик заметил, как старый слуга снова подскочил к своему баку и сунул туда руку. Когда вытащил, с пальцев капало. А другие рабы тем временем подталкивали к нему слабо протестующую благородную даму в лиловом; Коротышка как бы нехотя повернулся и влепил даме в физиономию целую горсть дерьма.
Потом толпа сомкнулась, и Дик уже ничего не увидел.
Глава 20
Многие часы в коридорах Орлана бушевали неистовые толпы. Казалось невероятным, но, раз начавшись, страшное действо продолжалось уже без всякого перерыва. Поначалу Френкели пытались совладать с толпой, пытались увещевать ее через мегафоны. Потом расставили кордоны по всем главным коридорам. Толпа с легкостью смела кордоны, а заодно прикончила нескольких Френкелей. Остальные стражи старались теперь держаться подальше — на балконах, других местах с хорошим обзором — и просто наблюдали. А толпа ревела и рокотала, жуткий, какой-то нечеловеческий звук — звериный рык с тонким привкусом истерии — рвущий душу и терзающий барабанные перепонки.
Не насытившись издевательствами и убийствами бывших господ в коридорах, толпа принялась взламывать двери личных покоев, и на какое-то время к непрерывному реву стал примешиваться грохот кувалд. Коридоры наполовину пустели, когда толпы начинали роиться у только что взломанной двери, а потом, минут через десять — двадцать беспощадного разбоя, все снова высыпали в коридор и неслись дальше, пока то же самое не повторялось у очередной двери.
Ближе к полуночи Страже Гамна пришлось выдержать в Нижнем Мезанине тяжелый бой с использованием гранат, минометов и легкого стрелкового оружия. Потом кому-то удалось взорвать над ними полпотолка Мезанина — так, что содрогнулся весь Орлан. А вскоре многие рабы стали шастать по коридорам с отгамнированным оружием. Но к тому времени достойных жестокой смерти господ уже просто не осталось в живых.
Толпы неслись дальше. Их не насытила бойня, что оставила сотни трупов мужчин, женщин и детей — трупов изуродованных, с вырезанными сердцами и отрубленными конечностями. Вырвавшиеся на свободу рабы обрывали портьеры, разносили в щепы мебель, разбивали лампы и украшения, жгли книги. Пожары вспыхивали один за другим — тут и там в коридор вырывались клубы белого дыма. Френкели бились с огнем с помощью тут же гамнируемых огнетушителей и рукавов. В коридорах вода мешалась с кровью. Пожары гасли, оставляя после себя едкий чад и горы черного пепла. А толпы бушевали с новыми силами.
В окнах не осталось ни одного целого стекла, и холодный горный воздух врывался в двери, что криво болтались на сломанных петлях. Меж снующих по коридорам фигур ветер гонял горы бумаги, трепал одежду на трупах. Многие теперь вооружились топорами, в ход снова пошли кувалды. Огромные полосы металлической обшивки с грохотом падали на пол, а от рушащейся каменной кладки поднимались удушливые облака пыли. Оглушительно трескался мрамор.
В неверном свете мелькали перекошенные лица. Глаза распахнутые и сверкающие. Скалящиеся в ухмылке рты. Нет, не лица — маски злобного торжества, застывшие и похожие одна на другую. Рабы узнавали друг друга уже по общему выражению этой маски — садовник и горничная, лакей и повар, кузнец и сапожник. Все смешались в единый организм толпы — неустанно куда-то стремящейся, одурманенной, ухмыляющейся, что-то хрипящей. Все в пятнах сажи, полуголые, блестящие от пота, окровавленные, рыщущие безумными глазами по сторонам.
Дик слился с толпой. Весь грязный, одетый в лохмотья, сорванные с мертвого раба, он бесновался вместе со всеми. Лица, что то и дело выплывали ему навстречу, были всего лишь отражениями его собственного. Многие часы напролет он бегал и вопил, не замечая, что из сорванного горла теперь вырывается только хриплый шепот.