Макэвой не примкнул ни к одному лагерю. На его визитке значился убойный отдел, но, по сути, он был сам по себе. И о переводе сюда он попросил сам, получив назначение в качестве сдержанной благодарности от высшего начальства. Его перевод стал наградой за то, что он чуть не загнулся при исполнении служебного долга, который никто не просил исполнять.
По правде говоря, в отделе у него была роль полномочного посла и талисмана: образованный, вежливый, внушительной наружности, Макэвой воплощал собой Дивный Новый Мир[5] полиции Хамберсайда. Он будто был создан для выступлений в Женском институте[6] и местных школах, да к тому же в конце года на него можно свалить доклад о потребностях полиции в новом программном обеспечении.
— Пап, ты чего?
Пока Макэвой оглядывал площадь, ощущение скорого снегопада вдруг сгустилось. Он где-то слышал, будто в мороз снегопадов не бывает, но детство, прошедшее в жестких, беспощадных объятиях гор на западе Шотландии, научило его, что никакие морозы снегу не помеха. Еще немного, и холод скует землю. Ветер закружит снежинки, не позволяя им осесть. Поднимется вьюга, слепящая глаза, обращающая пальцы в камни…
По нёбу Макэвоя растекся знакомый металлический привкус, и на миг он подумал, до чего же вкус подступающей метели схож с кисловатым вкусом крови.
И тут раздались крики. Громкие. Истошные. На несколько голосов. Это точно не подвыпившая девица, за которой гонится подруга или которую щекочет ухажер. В криках звенел ужас, будто ночной кошмар сорвался с цепи.
Макэвой развернулся в сторону шума. Движение на площади резко замерло, словно все эти скользящие по брусчатке мужчины, женщины, дети — лишь механические танцоры под крышкой музыкальной шкатулки и теперь их плавное вращение небрежно остановили.
Он привстал, выбрался из-за стола и пристально вгляделся в церковные двери. Шагнул вперед, осознал, что стол по-прежнему цепляется за его ноги. Дернулся, отшвырнул стол и сорвался с места.
Макэвой мчался через площадь, чувствуя движение со всех сторон. «Назад!» — орал он и махал руками, пытаясь остановить зевак, уже подтягивавшихся к церкви Святой Троицы. По жилам вовсю хлестал адреналин, к лицу прилила кровь. И только у церковного крыльца он вспомнил про сына. Дернулся, точно внезапно охромевший конь, конечности тут же налились тяжестью. Обернулся, посмотрел через площадь. Четырехлетний мальчик так и сидел перед перевернутым столом, рот распахнут — не иначе зовет отца.
На какой-то миг Макэвой растерялся, не зная, куда бежать. В буквальном смысле остолбенел от нерешительности.
Из церковных дверей выбежал человек. Весь в черном.
И едва из разверстого зева дома Господня вырвалась эта тень, вопли усилились: в руке, перепачканной красным, что-то блестело. Времени защититься у Макэвоя не было. Он лишь успел увидеть, как взлетело вверх лезвие. И опустилось. И вот он уже лежит навзничь, глядя в меркнущее небо, прислушиваясь к топоту бегущих ног. К далеким сиренам. К голосу рядом. К прикосновению чьих-то рук.
Все будет нормально. Ты только держись. Держись, парень.
И другой голос, сильнее и тверже, как уверенный штрих черного карандаша среди неясной мешанины растушевки. Голос, полный муки:
— Он убил ее. Она умерла. Умерла!
Глядя широко раскрытыми глазами в небо, Макэвой первым на площади заметил, как начался снегопад.
Глава 2
Она лежит там, где упала; перекручена и смята на ступенях алтаря — одна нога задрана вверх, неестественно вывернутая в колене, слетевшая с ноги кроссовка повисла на затянутых чулком пальцах.
Темнокожая девушка, лицо и руки насыщенного цвета темного дерева, запрокинутые ладони светлее — как топленое молоко. Совсем юная. Так и не пережившая муки отрочества. Такой рано покупать сигареты. Рано заниматься сексом. Рано умирать.
Никто не пытался делать искусственное дыхание. Девушка была вся исколота. Давить ей на грудь — что мокрую губку выжимать.
Белоснежная накидка собралась под спиной; плотная чистая ткань, натянувшись, подчеркивала линию маленькой твердой груди.
Алая кровь девушки пропитала облачение только с одной стороны, оставив другую нетронутой. Если бы не гримаса боли, исказившая лицо, могло бы показаться, что чудовищному надругательству подверглась лишь половина ее хрупкого тела.
5
Отсылка к сатирической утопии Олдоса Хаксли «О, дивный новый мир!», где описано счастливое кастовое общество.