Пролог
Весть о нынешнем
Чёрное сердце трепыхалось в её руках. Холодное да безжизненное – билось! Кололо пульсацией пальцы сквозь плотную кожу перчаток. Драгоценные грани отражали несуществующий лик. Фантомные глаза, неправдивую душу. В конце концов, они оба слыли лжецами. Сердце было камнем, она – позабытой выдумкой с тысячей имён.
Химера отвела взор да сомкнула ладони, подобно тому, как смежился над её головой металлический купол облаков. Теперь, когда скрылся тающий серп луны, она осталась одна: хрупкая фигура посреди проеденной безумием богов пустоши. Где-то за гранью действительности гремела яростная буря. Безумно, неудержимо – всё ещё далеко. Дева едва слышала, как рвутся тонкие нити мироздания да прокатываются вдали крики.
Но тут было спокойно. Нерешительно накрапывал дождь, изморозью скользил вдоль хребта ветер. Вдали роптали небеса. Обитель зла теперь воспринималась не похожей на прежнюю себя: тихой, словно напуганной грядущим.
Захрустели кости под торопливым, несколько небрежным шагом, но Химера не стала оглядываться. Она подставляла бледное лицо жгучей мороси, пока в её разуме громко щёлкали позвонки давнего замысла. Где-то между ними сочился недостижимый голос – пока невнятный, проносящийся рябью среди мыслей. Он онемел много веков назад. Он едва не исчез насовсем. И всё же дева ему принадлежала.
Химера опомнилась, только когда знакомое жаркое дыхание вплелось в общую колыбель звуков. Судорожное, настоящее – отличимое от её собственного.
— Опоздал.
В ответ донеслось недовольное, однако предсказуемое ворчание. После – неохотные резкие движения, зло стиснутые уста, вскользь бросаемые взоры. Химера знала это, не открывая глаз. Будто помнила дальнейшее наизусть.
— Я – не фантом. Не такой, как ты.
— И всё же, — неспешно произнесла она, заглянув вглубь полумрака его капюшона, — мне покорен.
— Будто имею выбор.
Женщина молчала: терпеливо наблюдала, как цепкие пальцы собеседника опрометью скрепляют верх промокшего алого плаща множеством ремешков, цепочек и брошек. Вязь эсофических рун на ткани ему не принадлежала и была лишь маской актёра, чьё представление вот-вот начнётся: о том говорили близящиеся удары из иной стороны реальности.
— Нет, — согласилась дева наконец, — как и я. Не так мы и различны, верно?
Шум усилился – громовые раскаты жалко отозвались тому в ответ. Сверкнула в испуге запоздалая молния. За мельтешащей пеленой дождя и границей зримого заворочалось нечто. Химера не видела, но чувствовала, как оно наваливается всей массой на тонкую преграду меж двумя мирами. Ещё слабое, несуразное и отдалённое, однако неуклонно тяжелеющее и набирающее силу.
Она бережно высвободила руку из перчатки. Звон резных браслетов на мгновение заглушил неравномерные удары сердца спутника. В краткие перерывы меж тем стуком звучало старание юноши облачить ладонь в криво сшитые кожи. Он тоже ощущал. Не так хорошо, но слышал, как сотрясает мироздание потусторонняя поступь.
Ближе. Ненастнее. Беспощаднее.
— Сколько ещё? — выдохнул собеседник нарочито нетерпеливо. За уверенностью и горделиво вздёрнутым ликом клокотал ужас. Мальчишка.
Химера медленно разжала пальцы и неохотно протянула сердце-камень. В последний раз, не удержавшись, она взглянула на своё эфемерное отражение в высеченных чужой болью формах.
Раздалось новое биение. Граница меж мирами натянулась: до предела, до истончения и надсадного треска. Словно собиралась вот-вот лопнуть. Юница разглядела складки призрачного полотнища вверху и мутные, постоянно колеблющиеся очертания. Лики, распахнувшие в вопле рты. Пальцы, впившиеся в пустоту. Мерцание глаз в амальгаме капель.
Мальчишка дёрнулся, но послушно застыл, как только Химера вскинула свободную от перчатки руку. Тускло блеснуло золото, белым росчерком в ночи мелькнула её кожа. На запястье хищно умостился чернильный паук.
Рано.
Теперь зримый барьер звучно хрустел и раскатывал всюду громогласный рокот. Цепи ветвистых молний противоестественно закручивались в смерч да следом за облаками стягивались к далёкому эпицентру. Купол небосвода пронзила блеклая трещина. Одна, другая. Расселины множились вдогонку за шевелением потустороннего. Вместо ветра воем проносилось многоголосье, лезвиями вонзалось в разум – спутник содрогался, судорожно стискивая чёрную драгоценность в руках. Ещё одна трещина.