Процесс перемещения всегда протекал быстро. Лишь Химера опутала себя пронизывающим оболочку э̀со, как всё исказилось, точно и она сама. Дева рывком устремилась сквозь стягивающееся складками пространство, и видимая ранее пустошь смазалась, уступила место темени перехода. Ныне только оно, направление, и существовало, склеенное с проносящимися сквозь сознание образами. Всё принадлежало ему: и энергия, и Химера.
Мелькнуло. Одна частица ульсы, иная – течение подтолкнуло деву к вырисованной в разуме цели. Энергия взметнулась сумрачной дымкой и соткала тело по прежнему подобию. Химера снова ощущала себя целостной настолько, насколько позволяла ей это душа. О совершённом переходе теперь свидетельствовал только спешно растворяющийся эсофический след да изменившаяся округа.
Каблуки сапог коснулись камня, но отзвук шагов поглотил размеренный лесной шум. Дождь хлестал и тут, вдалеке от мёртвых земель. Холодные капли оседали на увитых листьями ветвях, тёмных одеждах и белеющих очертаниях костяного хвоста девы. Острое окончание того омывали ручьи – чуть погодя, оцарапывая неприродно изогнутый валун, он скрылся под подолом юбки.
Химера скользнула взглядом по скале, которую самолично вытесала многим ранее. Неравномерная плоскость была испещрена незаконченным рунным арканом. Система символов, отнюдь не беспорядочно разбросанных по всей поверхности, образовывала несколько разорванных колец: нужна была лишь пара движений, чтобы завершить формулу. Валун этот обрамляли замшелые камни и плетущиеся травы. Вокруг простирались зубья бесноватого леса. Деревья гигантскими чёрными колоннами подпирали небосвод, овивали кронами плотную облачную вязь; немногие лихо склонялись над землёй. Чаща мнилась опустелой и мёртвой, однако на деле всякий её такт ознаменовывался переменами. Тут тропы струились лентами, скрывались за колючими кустарниками и ложно уводили в смертоносную глушь; там, в скоплении мрака, мелькали очертания монстров. Чудища виднелись всюду: в шёлке паутины да спутанных ветвях, среди витков коры, опавших листьев и тусклых цветов. Искривлённые их лица проступали в тенях, тела пролегали в земных рытвинах.
Сумасшествие медленно сочилось из жил леса. Химера с интересом наблюдала за его выходками. Она посещала эти края множество раз, и теперь могла поклясться – чаща, безумец, наименованный Норедити́ллем, сегодня был необычайно сонлив и тих.
Фантом прикрыла глаза, но даже так не утратила понимание округи: шорох образовал дождь и травы, треск вырисовал деревья и зарницы, запахи – всю природу. Однако же сильнее чувствовала душа. Она пропускала сквозь себя образы мутировавшей натуры леса, ловко отсекала иллюзии от действительности, улавливала биение жизни вокруг. Немногие были горазды обмануть её.
Вскоре всё умолкло. Химера отстранилась от мира, и в сознании раскинулась чернота. Мысли потянулись далее, сквозь тот непроницаемый предел – через лесные дебри до усыпанной пеплом земли, до багрового силуэта. К раздвоенному его разуму.
В груди парня пылала кузница: за рёбрами болезненно раздавался набат. По артериям растекалось жидкое пламя, а горло опаляло разгорячённое дыхание. Ярая сила внутри него теплилась – она и подталкивала, ускоряла, упорно рвалась вперёд. В то же время у хребта крепчал страх. Так по-человечески.
Химера чувствовала это, словно была им самим. Видела глазами юнца, слышала треск пространства, улавливала поступь духов: призрачные руки всё стремились ухватить его раскалённое естество. И мальчишка знал о присутствии своей создательницы. Внимал ей, как она – голосу в собственном сознании.
«Не успею, — подумал, — верумы так близко».
Впереди, сколько хватало обострённого зрения, ему представала однообразная чёрно-серая земля, а за той вдалеке высилась корона проклятого леса, сизая и расплывчатая. В нём, в серпантине безумств, замерла Химера. Недостижимая – именно так казалось парню. В пределе десятка тактов, как определила холодная ясность ума.
«Делай то, ради чего создан», — прошелестела Химера в мыслях своего творения.
Дева вернулась в темноту, заполненную искрами чужих сознаний. Она отпустила разум юноши, однако тотчас устремилась к иному: простому и дикому. Мысли её облачились в тело зверя.
Избранное чудовище покорно переставляло лапы в заданном ритме, перепрыгивало поваленные деревья и густо разросшиеся кустарники. Вокруг мелькали шкуры схожих тварей – поджарых, порождённых искажением. Расправлялись змеиные капюшоны, взвивались в воздух скорпионьи жала, застывали в глотках яростные голоса: клёкот, рычание, шипение. К процессии не смело приближаться ни живое, ни иллюзорное, а потому багровая фигура в ней выглядела чуждо. Словно яркий мотылёк, угодивший в паучью сеть.