Голос… кто-то говорил со мной, однако настолько призрачно, что я с трудом отличала чужие слова от тех, что проносились в разуме. Не единожды задумывалась, звучали ли они вовсе и не послышались ли их отголоски: резкие, порой раздражённые и неясные. Там, на границе восприятия. За алеющей чернотой в глазах.
На языке застыл горьковатый привкус, только усиливающийся напрочь пропитавшим воздух ароматом трав. Изодранную кожу то холодило, то охватывало огнём. А голова… она гудела как чугунный котёл, по которому со всей мощи зарядили палицей. Мысли петляли из стороны в сторону, но неторопливо и тяжело, словно после векового сна. К несчастью, это не избавило меня от воспоминаний о сегодняшнем.
За распахнутыми веками всё прояснялось неспешно, так что некоторое время я только смотрела вперёд себя, улавливая пульсирующие пятна. Когда те наконец поблекли да расползлись, взгляд зацепился за трещины, протянувшиеся по сероватому потолку.
— Неужто! — интонации стали отчётливее: женские, сухие и звонкие единовременно. Слова прозвучали упрёком, будто прежде мне вздумалось натворить нечто ужасное. — Очнулась. Да откуда взялась такая?
Я приоткрыла рот, собирая в голове обрывки образов, однако подходящего ответа так и не нашла. Зрение тоже отказывалось фокусироваться: собеседница таяла за месивом красок и металась из стороны в сторону белёсым пятном.
— Не утруждайся, без того видно: дикарка.
Стук каблуков раздался совсем близко, скрипнули натужно половицы. Чьи-то пальцы стиснули мои щёки, заставляя разжать челюсти – в горло влилось нечто настолько гадостное, что я резко поднялась и зашлась кашлем.
Фу.
— Умирать мы перестали, — произнесла она не без гордости. — Чего бежала-то, а?
— Там… это, — только и сумела вымолвить я, снова поперхнувшись. Тело ломило, но значительно меньше прежнего. От изнеможения осталась лишь назойливая усталость.
Женщина не ответила, повернувшись ко мне широкой спиной да принявшись рыться в ящиках деревянного шкафа. Тот занимал собой всю стену, надтреснутый и старый, заполненный травами, пузырьками, тощими книгами да обрывками ткани. Когда мгла перед глазами исчезла, он показался мне декорацией. Как и многое в небольшой комнатушке: пустые койки, свечи, залившие воском тумбы, пятна на покрывалах. Если бы не монстр с переливчатыми крыльями, я бы решила, что угодила на киноплощадку или прервала обширную ролевую игру. Будто и собеседница на деле была актрисой. Она оказалась тётушкой дородной, с крепкими руками и жестковатыми чертами лица. Некогда белая её одежда выглядела мешковатой, грязно-серой, испачканной зелёным и тёмно-багровым. К грубому кожаному поясу, обвившему бока, крепились подсумки да позвякивающие со всяким тяжёлым шагом ключи. Волосы скрывал чепец, и только он, накрахмаленный до треска, оставался до невозможного чистым.
— Это надо же: от скургла убегать! — хохотнула женщина, поставив на столик у моей кровати кружку с водой. Старинную такую, грубо вырезанную. — Повеселила стражу. Нет, глядите, нашлась пугливее трусливой твари. Да палкой пред клювом махни – так и лапы сверкают! А визгу-то.
«Скургл», — мысленно повторила себе я, однако название было незнакомое. Ничего подобного мне ранее не приходилось встречать ни в фильмах, ни в играх, ни в книгах, уж тем более не в реальности. Чудовище не мнилось трусливым. И ненастоящим тоже. И вырванным из какой-то истории, и спроецированным, и механическим. Нет, монстр оказался реальным. Его движения, крылья…
Мне определённо не нравилось окончание этой логической цепочки.
— Свалилась эдакая, — продолжила ворчать лекарка, с грохотом расхаживая от окна до шкафа, — сознание потеряла, вот страже и принадобилось тебя тащить. А мне – таки лечить! Давай, подымайся да убирайся восвояси. Якобы у меня иных забот нет.
Манера разговора звучала странно и даже непривычно из-за чудного акцента, однако недовольство я уловила сразу. Тон не хуже слов говорил, что мне не стоит тут задерживаться.
— Но я не знаю, куда идти, — призналась, опустошив кружку да подобравшись к краю кровати. — Что это за город?
— А? — Женщина недоуменно осмотрела меня, будто увидела впервые. — Чудное что-то балакаешь. Тут по-скелти́йски говорят, милочка. Либо давай, по-нашенски, либо же молча брысь отсюдова!