Народу постепенно убавилось: часть расползлась по тонким ответвлениям, другая же свернула на более широкий проулок наряду с запряжёнными лошадьми повозками. Их сопровождал надсадный скрип колёс, отстранённые разговоры и далёкие выкрики, но вскоре гул принялся таять. Всё тише и тише, пока до слуха не начал доноситься только вой ветра, одинокие обрывки фраз и шёпот. Последний чудился всюду: в покачивании вывешенных над головой полотен, в стуке оконных створок и шорохе мелких камней у подошв. Порой мне слышалось в нём собственное имя. Я понимала, что это был обман уставшего сознания, но не переставала напряжённо прислушиваться и оглядываться.
Шепотки спутывали, смутные силуэты в углах учащали сердцебиение. Бездумный мой путь вился малозаметными узелками да всё глубже уводил в лабиринты улиц. Я глупо следовала ему, более не способная ни трезво осмыслить ситуацию, ни принять верное решение. В определённый момент даже опустилась на сваленные в тихой подворотне бочки, да так и осталась сидеть, растерянно глядя на щербатую брусчатку. Потянулась к рюкзаку. Негнущиеся пальцы с трудом нашарили внутри телефон, а после и кнопку включения на нём – загоревшийся экран вспорол сиянием полумрак.
— Конечно, — сквозь кривую улыбку прошептала я. Смартфон покорно погас и ухнул обратно. Связи не было. — Конечно. — И разрыдалась.
Вскоре подступится ночь. О её появлении уже голосило наливающееся огнём небо: те оранжевые и насыщенно-жёлтые отблески на проржавелом металле дверных ручек, те багровые полосы света на стылой дороге, те усыпанные розовой пылью облака. Холод набирал силу, и его дыхание проносилось ещё одним предвестником конца дня. Когда улицы утонут во тьме на долгие часы, что стану я делать? Когда они останутся позади – куда пойду? Мои слова будто звучали на ином языке, который никто не знал. Запасы еды обещали только слабый перекус. Воды хватит на день-два. Тёплой одежды с собой не было. Никто не пожелает помочь, а небольшая пачка денег в кармане вряд ли здесь имела цену. Всего за краткий миг я осталась без всего, совершенно одна.
В другом мире.
Факт сложился сам собой из деталей, на которые сегодня пришлось наткнуться. Они отсекли разумные теории да насильно приволокли меня к этому осознанию. Сломили старательно выстроенные остовы и слова, которые однажды воспринялись правдой. А мысли о невозможности существования магии вдруг оказались лживыми. Словно меня вытолкнули из тесной клетки перед обрывом – хотелось забиться в неё снова, однако шанс уже исчез за скалистым краем и высотой.
Когда закончились слёзы, разум неохотно принял ситуацию. Довелось: голод изъедал внутренности, а крепчающая прохлада кусала кожу. Я развернула пакет с печеньем, но в рот сунула только две штуки – еда приятно захрустела, оставляя после себя ореховый привкус. Другое спрятала. После отыскала в рюкзаке салфетки да принялась оттирать с лица грязь. Мысли постепенно выстраивались если не в чёткий план, то в вариации грядущих действий. Стоило вернуться на главную дорогу и вновь попытать счастья, но если ситуация не изменится, то останется только высматривать всюду склад, сеновал, сарай или заброшенный дом для ночлега. А завтра я непременно загляну в ратушу или любое иное важное здание. Возможно, тут знакомы с подобной ситуацией. Возможно, мне помогут. Что случится потом лучше и не угадывать.
Происходящее складывалось в определённую игру, и единственный способ выжить – подчиниться её правилам.
И всё же эта отчаянная мысль не придавала уверенности, так что продолжала я идти с навязчивым предчувствием беды. Проулки истончались: крыши стыковались кривыми зубами, а постройки испуганно жались друг к другу. Сузившаяся дорога струилась меж них, вздымалась дугой и резко ухала вниз, распадаясь на сотни похожих. Перекрёсток, разветвление, поворот один, другой – они, безмолвные и лихие, выглядели одинаково. На границе зрения без конца проскальзывало нечто тёмное, однако моя тревожность ныне была готова принять за чудовище даже собственную тень.
Поток холода обжёг руку. Тихий его вой пронёсся улицей и стремительно растаял во множестве других шумов. Нечто переменилось. Молчание города, порой нарушаемое поскрипыванием ставень и гулким эхом моих шагов, заполнил стук. Цокот, шорохи да треск. Даль набухла грохотом. Он прокатывался по земле гигантским снежным комом, становясь всё больше – всё громче. Раздался лязг. Крики. Месиво голосов.