Погодите-ка…
— Ты понимаешь меня? — запоздало сообразила я.
— Ни единого слова, — преувеличенно бодро отозвалась Моника.
Я даже закашлялась от такой очевидной лжи. Однако проклюнувшаяся надежда смела начисто прочие эмоции: неужели кто-то способен ответить на бесчисленные загадки? Если не она, то другие. Разбитость моего языка подчинялась некой закономерности, а раз её разгадали однажды, то сумеют и снова. Но пока… придётся нарываться.
Впрочем, вопрос не успел ни оформиться, ни сорваться с языка: внезапно заговорила вторая беглянка:
— Они близко!
Её образ почему-то постоянно ускользал мимо внимания. Только находя возможность оглянуться, когда Моника кратковременно сосредотачивалась на чём-то стороннем, я обнаруживала, что неизвестная вовсе не там, где ожидалось ранее. Вычислить её было несложно по стуку каблуков, учащённому дыханию и шорохам. Если фигура в плаще двигалась бесшумно, аки призрак, то её спутница уже больше походила на человека. И каждый раз, когда она оказывалась рядом, нюх улавливал запах хвои: тонкий, не сразу различимый.
— Ещё немного времени! — прошипела Моника, резко замерев. Капюшон мотнулся из стороны в сторону, словно она искала что-то невидящим взором. Если припомнить, и прежние попытки осмотреться у неё выглядели чудаковато.
— Мы не можем больше бежать, — хмуро откликнулась другая. Её слова прочертились отзвуком вытягиваемого из ножен лезвия. Что-то во мне ёкнуло. — Они здесь.
И действительно: в вышине блеснуло знакомой желтизной. Стремительно густеющие сумерки позволили зрению выхватить расплывчатые силуэты на крышах. Высеченные светом заката крылья выглядели не серыми, а почти чёрными. Пугающими.
Резким рывком Моника прижала меня к стене ближайшего здания. Лопатки ощутили холод и жёсткость камня, шея – прикосновение ножа. На секунду мир поплыл: либо от неожиданности, либо от ужаса, либо от лёгкого удара головой.
— Мы договорились! — воскликнула тем временем вторая. Она осторожно выступила вперёд, подведя взор к сломанным парапетам построек. Русые волосы заструились над меховой опушкой, тело напряглось – это всё, что мне удалось в ней разглядеть: кроме, конечно, меча. Тот бледно золотился, опечатывая последние ошмётки солнца.
— Никто не отпустит вас столь просто.
Застывшие смурными горгульями фигуры вдруг стремительно сорвались с мест. Вниз, прямо вниз, через расстояние нескольких этажей. Спустя краткое мгновение улочкой разнёсся громкий хлопок крыльев, а следом и звон стекла: какая-то бутылка разбилась о брусчатку, и высвободившаяся из неё жидкость полоснула округу ярким заревом. По камням растеклось золотое свечение. Беглянки дёрнулись от него, будто от кислоты; в руках Моники опасно дрогнул нож. Когда унялась резь в глазах, сквозь пульсирующие пятна перед зеницами проступили более отчётливые образы. Глядя на них, я не знала, надеяться на спасение или страшиться, подобно похитительницам.
Их было трое: облачённые в одинаковые доспехи, выхваченные из темноты переулка сиянием тонких верёвок да отблесками золотых лезвий. Молодые, пусть двое – парень и девушка – выглядели куда более желторотыми, нежели их спутник. Его лицо резали на неровные осколки шрамы, отчего холодная уверенность и спокойствие в глазах мне казались неизмеримо старыми для подобной внешности. Да и одеяния того, отличимо от остальных, пестрели от символов, словно военный мундир от погонов и медалей.
Ангелы – или кем являлись эти существа – подступились ближе, влача да вымазывая в расплескавшемся веществе кончики перьев. Лезвие алого ножа больно резануло шею – возможно, именно это их и остановило. Они замерли с приподнятым оружием и ярым пламенем во взглядах. Напряжённое мгновение затягивалось да накалялось, невзирая на обрывистый разговор. Слова делали всё лишь хуже: лучше безмолвие, наполненное ненавистью.