— Нужно бежать из города, пока не очнулись. — Проклятая встревоженно огляделась, цепко скользя взором по поверженным варлауктам. В сизеющей темноте очертания её лица смазывались, и единственной отчётливой деталью оставались глаза: жёлтые, нет, даже золотые. Настолько яркие, что поблёскивали, точно кошачьи.
— О нет, Джессика снова в это верит, — хмыкнула Моника где-то около меня. Я, вовсе не заметившая, как она подобралась ближе, испуганно встрепенулась, однако девушку больше интересовал упущенный во время боя мешочек. — Полагает, что Вознесённые не погонятся снова и не позовут своих дружков. Бедная, наивная, истинно убеждённая в том, что их нельзя убивать.
— Мы не будем… Не паясничай.
Джессика, не прикрывая свои эмоции, рывком возвратила меч обратно в ножны, но её собеседница только пожала плечами да покривилась. Небрежно сыпанула на старшего какой-то порошок и сместилась далее, к другому.
— «Мы не будем их убивать, мы не будем то, мы не будем это», — заворчала Моника. Склонившись над крыльями, она принялась выдирать ножи и счищать платком кровь. В свечении лезвий её мертвенно-бледное лицо казалось мне таким же режуще острым, даже зловещим; предположительно карие глаза наливались краснотой. Свежая рана… куда-то вовсе исчезла. — Ты-то ей скажи.
— Нет.
Околицей протянулся знакомый холод. Он словно обрёл собственный голос: немного хриплый, точно похрустывающий под сапогами снег. Я вздрогнула – не в первый раз. Обхватила руками плечи. Мгновения назад тут не было никого, кроме двух беглянок и троицы варлауктов. А теперь…
Незнакомка стояла возле Джессики, будто больше принимала её сторону, но при этом держалась достаточно обособленно, чтобы выглядеть безразличной к спору. Высокая, худощавая – тело состояло из резких деталей. Она выделялась в черноте улицы: белая кожа, белые волосы, белые одежды, светлые глаза. Образ даже серебрился ледяными оттенками, что в закатных тонах воспринималось чуждым. Изморозь сочилась от неё, аки незримый, но густой предрассветный туман. Прилипала к телу. Дрожь скользнула у моего позвоночника. Нечто в новоявленной ощущалось неверным.
— Нашлась моралистка. — Последние огоньки померкли в ножнах, рукавах, карманах. Моника неторопливо переступила через варлаукта – в мешанине перьев и темноте они едва различались. — Не представляете, насколько упростится наша жизнь. Особенно с погоней на хвосте.
— А кто нам эту погоню нацепил? — процедила Джессика, устало массируя виски.
— Понятия не имею.
Белая ступила вперёд, за небольшой шажок оказавшись аккурат между беглянками. И вовремя: с уст одной уже срывалось обрывистое рычание, пока иная заинтересованно обшаривала Вознесённых. Вопрос явно был риторическим.
— Действие порошка недолго. — Даже интонации неизвестной кололи изморозью. А слова, а цельные речения – все звучали отстранённо, жёстко. Она словно не особо-то и желала разговаривать. — Необходимо укрытие. И я знаю такое.
— По дороге объяснишь, — кивнула Джессика, поднимая с брусчатки сумку, которую бросила ещё перед тем, как вступить в схватку. Повела плечами. На толики секунд она прислонилась к потрескавшейся стене, будто мир содрогался, рушился да принуждал искать опору. Её дыхание в стылом воздухе клубилось мутной дымкой и стремительно таяло. Лишь у неё единственной. И у меня. — Кто ты?
Я не сразу поняла, кому предназначался вопрос. Доселе воодушевлённая пониманием, что похитительницы не просто не торопились избавляться от пленницы, а и позабыли о ней вовсе, тихо сидела в тени здания. Прислушивалась к разговору. Рассчитывала на что-то: на возможность выхватить информацию или на то, что девушки вскоре уйдут – сама не знала, на что именно. Не шевелилась, хотя ноги затекли и теперь ныли. Череп продолжал пульсировать после удара. Внутри него, в такт боли, ещё билась мысль, что Моника разбирает мой язык – а значит, способна помочь. Подсказать. Но нет-нет-нет. Я хотела остаться одна, невзирая на последствия. Главное – вдалеке от бед.
Впрочем, беды сами не желали отцепляться. Не так мне представлялись выходные.
Под заинтересованными, невообразимо давящими взглядами я предприняла попытку подняться. Желание сохранить остатки достоинства не оправдалось, и всё выглядело скорее жалко. Конечности слушались, аки сломанные механизмы, отдаваясь режущей пульсацией при любом резком движении. В боку кололо, как если бы в него истерично вонзали нож около тысячи раз. Насилу опёршись о стену, я выровнялась. В некоторой степени неосвещённость переулка облегчала чувства: мрак скрадывал не лишь облики Проклятых, но и мой паршивый вид.