— Солнечные бестии, — почти одновременно выдохнули беглянки. Белая кивнула, да тем и ограничилась.
Вокруг царила тишина. Порой поскрипывали оконные ставни и скошенные калитки, но будто сами по себе: ветер сюда не заглядывал. Небесное светило вычерчивало свои закатные тона где-то очень далеко, по границе зубчатого горизонта. Поверженные не шевелились. И всё же компания заметно взволновалась. Или лишь Джессика, похоже, являющаяся последним остовом нормального.
Она снова посмотрела на меня.
— Мы ведь не можем…
— Ой, да ладно! — Моника в миг оказалась рядом и потянула спутницу за руку. В той ещё кипели сомнения: укрытое меховой накидкой тело оставалось неподвижно. — Вот нашла проблему. Зачем им люди? Бестии их не трогают, а вот нас – очень даже. Идём. Ничего с ней не станется.
Когда и это не привело к ожидаемому результату, девушка только отмахнулась. Тенью скользнула к чёрной горловине улицы, быстро и бесшумно ступая по мелким камням, которые усыпали дорогу вместе с пылью. Прикреплённые к поясу, перчаткам, сапогам кинжалы сверкнули багрянцем в последний раз. Моника слилась с ночью.
Следом растаяла Белая. Безмолвно, не подавая знака: в один момент её силуэт просто обратился тысячей тонких ледяных кристаллов. Они взметнулись в воздух большими хлопьями, завертелись в студёном вихре. Вьюга пронеслась мимо зданий, оставляя на грубом камне и грязных стёклах проблески инея. Вскоре явление исчезло вовсе, будто его проглотил город.
Это уже слишком. Это невозможно.
«Не сейчас», — одёрнула я расползающуюся бездну. Странно, но она послушалась.
Джессика недолго колебалась, смотря то на сцепившиеся крыши, то на меня. В немоте между нами повисло сомнение. Вопросы. Вина. Девушка не произнесла ни слова, но те всё равно прозвучали: в эмоциях, ощущениях, возможно, лишь моём воображении. Её «прости» продолжало висеть меж домами, даже когда она ускорилась, словно Моника, да скрылась за далёким поворотом.
Я осталась наедине с чувством охватывающего голову безумия и дрожью в костях.
С уходом беглянок округа потеплела, и незаметно подкравшийся вечер обрёл свою же естественность: мягкую прохладу, сдерживающую майскую жару. Несколько глубоких вздохов мир овеивал меня этим дыханием. Умиротворением, пресным для города, что способен умещать подобные сражения. Я надеялась, что воцарившаяся безмятежность поможет не только успокоиться, но и привести в порядок несуразицу мыслей. Глупо и наивно: ничего не получалось.
Тело само повело меня в неизвестность, по крутым изгибам улиц, под скрипящими да облепленными ржавчиной вывесками. Ещё секунды назад разум анализировал, чем же чревато пробуждение варлауктов, где искать помощь и ночлег, как выглядят те самые «солнечные бестии», а теперь он просто сдался. И путь стал бездумным.
Усталость взгромоздилась на плечи, и потому всякий новый шаг отзывался тяжестью, большей, нежели предыдущий. Темнота колола зеницы: вскоре пальцы начали слепо искать опору, а ноги – запутываться, заставляя спотыкаться на ровном месте. Фонари, озаряющие широкие прямые улицы, потерялись где-то среди тысячи моих желаний и сотен спутанных поворотов. Карта местности не вырисовывалась. Размещение зданий иногда не имело никакого смысла: вначале они образовывали дорогу, увеличивали её и разветвляли множеством других, а после приводили лишь к тупикам и новым узким закоулкам. Меня утягивала городская паутина, прилипающая мраком да преддверием чего-то ужасного. Пауков не встречалось. От них остались только тени: мерещащиеся на границе зрения облики.
Порой чернота звала. Бессвязно шипела и смолкала, когда я оборачивалась. Шорохи в её несуществующем говоре воспринимались острее. Сердце истошно билось о рёбра.
— Не сходи с ума. — Странное дело: собственный голос немного унимал тревоги.
Желтоватый прямоугольник света неприятно резанул по глазам – это я, нашарив свой телефон в чреве рюкзачка, нажала на кнопку разблокировки. Заряд чуть сдвинулся, но ничего нового и полезного на экране не отобразилось. Ни сообщений, ни звонков, ни даже связи. Пальцы быстро нашли нужную функцию, и на брусчатку овалом возлегло сияние фонарика. Отчего-то страх им вскармливался, а призрачные фигуры густели и множились за границами видимого. Теперь всё воспринималось ещё более пугающим. Однако я, наконец, могла видеть путь и каждый его ухаб.