Химера отринула от обрывочных слов и потянулась к перекинутой через плечо сумке. В сознании щёлкал и щёлкал механизм вывороченными наизнанку часами. Мириады пронзительных взглядов даймонов были прикованы к ней: впивались в спину, пальцы, шею, соприкасались с её переменчивыми сизыми глазами. Дева не обращала внимание.
Окутанные холодом руки коснулись тёплой деревянной поверхности. Ларец испускал силу – потому, казалось, нагревался сам. Фантом легко постучала ноготками по резьбе, и в ответ она зашевелилась. На тёмных стенах заплясали образы неуловимыми тенями – под заинтересованными взорами истинных. Высеченные впадины-выступы отразили три огня, что оборачивались людскими фигурами да снопами искр образовывали ещё одну, лихих чудовищ, безликие очертания. Шкатулка пыталась рассказать ту историю, которая повисла в пропащей ночи. То хаотично повторяя истину, то привирая.
Удовлетворённые, даймоны зароптали только им понятную несуразицу и равнодушно отвели взгляды. Химера ощущала, как они тайно поглядывают на её сущность. То ли с жадностью, то ли с ужасом, то ли с недоверием и злобой. Тени знали о всеми забытой истине фантома – и она помнила их натуру. Лжецы и лжец. И только пакт, заключённый после тысячи сомнений, удерживал меж ними хрупкое, но эгоистичное перемирие. Во время его создания обе стороны постарались исключить малейшие лазейки, пути для обмана и нечестной игры. Нерушимый, мнилось, контракт. Тот, что дева намеревалась сломить.
Тянулись такты – разум фантома безошибочно их отсчитывал. Один, другой, третий… на четвёртом вспыхнула зарница. Искромсанный ветвями свет исказил тени и сгустил мрак. За плечами арканумов развернулись крылья, тела облачились в доспехи, а черты обострились – некоторые предались забвению. Сущности ловко выхватывали маски из чернеющей ночи, беспрестанно надевали новые обличья; немногие оставались верны исконным ролям. Так в нескончаемом карнавале морока Химера уловила царственно раскинувшиеся паучьи лапы, тонкий сан, кукольный лик. Пожирательница Судеб, та, кто преклоняла перед своим величием прочих, уважительно склонила голову в ответ.
Вдруг заметно всполошился лес: его иллюзии принялись спешно накладываться одна на другую. Многие не сопоставлялись и порождали несуразицу, иные уничтожали себя. Дороги запутались безнадёжными узлами. Вдали разверзлась и сразу сомкнулась земля, похоронив в своих недрах ненастоящих чудовищ. Зашевелились ветви да корни. Искажённая энергия отрывисто приводила округу в движение – словно поворот ключа заводную игрушку.
Но… внезапно всё стихло. Лес замер безжизненной марионеткой, будто сумел обрести ясность ума в нескончаемом безумии.
Громыхнуло. Чуждо, в перерыве меж говором небосвода. Шорох, треск, рычание, крик и настойчивые перешёптывания, в том числе и ненастоящие, вывернулись – миг после хлынули в прежнее состояние. Содрогнулась земля. Темнота, утянувшая Норедитилль в своё кромешное болото, принялась неохотно расступаться, и меж листвой замелькал тусклый свет. Далёкие слепящие огни, а перед ними – пламя знакомой души. Химера чуяла близость собственного творения, его измождение, его страх. И сердце-камень, к ней взывающее, даже находясь в других руках.
Ярые вспышки озаряли тьму всё чаще. То вспыхивали где-то вдали да оглашали своим изувеченным рокотом округу, то прокатывались обманчиво близко. Тяжёлая поступь сияний встряхивала лес, точно жаждала пробудить его от безучастного сна, выдрать с корнями секреты – трещали вытянутые из почвы вековые деревья. За грядой растений смазанные пятна света складывались в гигантский силуэт. Словно бы это некий титан разрывал небеса, а не мириады разрозненных духов.
Верумы ломили спутанную чащу. Всё тянулись к измокшей ткани плаща, опаляли его наэлектризованным дыханием. Юлили, стремились вырваться вперёд, высвобождали клекочущее внутри могущество – ради поимки нечестивца под алым капюшоном. Ради того, чтобы раз за разом терпеть неудачу.
И духи, и мальчишка были слишком далеко, чтобы зрение могло охватить эти детали. Однако Химера видела суть происходящего, касаясь к естеству бегущего. Подобные действия придавали ему сил неоспоримыми приказами. И парень не останавливался: покорно поднимался, сколько бы ни оскальзывался, сколько бы ни падал. Невзирая на мутную пелену усталости, что рябила перед глазами.