Выбрать главу

Из ближайшей к сельсовету избы с плачем выползли двое детишек, девочка и мальчик. Наверное, брат и сестра. Мать, по-видимому, приказала им сидеть тихо, не высовываться.

Дети подбежали к горящему строению, заплакали навзрыд. Стоявший рядом шарфюрер брезгливо взял девочку за пальтецо и швырнул в пламя, затем так же поступил с укутанным в рваный женский платок братом.

– Вы испытали потрясение, Густав?

– Меня вырвало, господин медиум. Эсэсманы смеялись, а шарфюрер подбодрил – еще парочку таких акций, Густав – и ты научишься обращаться с унтерменшами. Вот этого я испугался более всего. Я ведь так хотел вступить в СС…»

«Молчите!!! Отвечайте мысленно, я пойму. Вы хотели записаться в СС? Зачем?!!»

– Да, господин Мессинг! Я…

«Мысленно!!! Мыс-лен-но! Я пойму. Как вы оказались в той деревне?»

«Меня прикрепили к взводу СС для связи со штабом пехотной дивизии, чтобы в случае нападения партизан вызвать подкрепление. (Правда), к тому моменту, моих желаний послужить рейху значительно поубавилось. «Потому (что я) русский, господин провидец. Моя мать – русская и я люблю ее, но перспектива (стать полезным) рейху – этому огромному, под самые небеса одетому в белый мрамор, сияющему исполину, где торжествует правда крови и сила почвы, – уже не вдохновляла меня. Мрамор потускнел, белокурый витязь сгорбился и стал более похож на чудовищного людоеда, пожиравшего всех, кто попадет ему под руку. В том числе и немцев, господин медиум».

Крайзе не имел привычки курить, поэтому мне было труднее опознать его мысли, но через помехи, обертоны переживаний, мелькание зрительных образов мне открылась таинственная даль, нависшая синева небес и нагоняющее ужас, покосившееся на бок уродливое, залитое кровью существо. Крайзе мысленно обозвал его «людоедом», я бы назвал «измом». Некоторое время у меня были сомнения, сообщать ли этому, в сущности, простоватому парню, что он сирота. Этот факт Трущев посоветовал использовать в качестве ключика.

Но зачем Мессингу ключик? Самое время открыть правду, которой поделилось со мной НКВД.

– Ваша мать умерла, Густав.

Он недоверчиво посмотрел на меня.

– Она не пережила смерти отца. Оба скончались прошлым летом, получив извещение, что вы пропали без вести. У вас есть еще родственники?

– Да, тетя в Берлине, двоюродные братья. Я всегда хорошо относился к тете Марте, хотя она всегда была красная.

«Красные вам не по душе?»

Он рассердился. Я напомнил.

«Тихо! Молчите и размышляйте! Я распознаю…»

«Мне плевать на красных, белых, зеленых, особенно на коричневых С того дня, когда я опорожнил желудок, мне больше не хотелось стать эсэсманом. Мне ненавистно само желание швырять детишек в огонь, но что я мог поделать против всесильного людоеда! В Витебске я напился. Сидел один в комнате, разглядывал бронзовую медаль, врученную мне в Великих Луках и, как русский, пил самогон.

Самогон меня не брал. Тогда я решил поискать женщину. Вспомнил о новенькой в штабе, полы мыла. Можно вслух?»

Я кивнул.

– В начале сорок третьего года я оказался в Витебске на переформировании. Рассказывать, как я очутился в Витебске при штабе 3-й танковой армии, в роте связи?

– Да.

– На фронт меня отправили осенью сорок второго года после учебного лагеря в Магдебурге. В Великих Луках я попал в гренадерский полк 83-й дивизии, которым командовал подполковник барон фон Засс. Он тоже был родом из Бранденбурга, у него имение неподалеку от Вердера на берегу Швиловзее… В полку меня, как знающего русский язык и владеющего всеми видами связи, оставили при штабе. Располагался штаб в старинной крепости на западном берегу Ловати. В крепости, правда, ничего, кроме земляных валов, главных ворот, собора и нескольких строений, не осталось, но все же это была огороженная территория и там было спокойней, чем в городе.

В Великих Лугах я пробыл три месяца. В конце ноября, когда ударили морозы и земля отвердела, большевики перешли в наступление. Они прорвали фронт, остановить их удалось лишь в двенадцати километрах западнее города. Другими словами, Великие Луки постигла участь окруженного Сталинграда, причем в одно и то же время, и так же, как на Волге, Гитлер запретил гарнизону даже думать об отступлении. Мы должны были держаться до последнего солдата.