Хорошее было время, чтобы послушать какого-нибудь Вагнера! Но многие энтузиасты полагали, что просто послушать недостаточно. «Они говорили: “Это здорово, но мы хотим большего [8]. Мы хотим, чтобы наши впечатления от музыки сохранялись”. Поэтому они стали действовать по-своему, выходя за пределы сложившейся парадигмы “одного билета на одно представление”», – считает историк культуры Дэниел Кавикки. Слушать музыку на концерте приятно, но почему бы не коллекционировать партитуры исполнявшихся произведений и программки, старательно собирая их в альбомах? Почему бы не простаивать часами под балконом примадонны в надежде мельком увидеть ее лицо? Или не посещать каждый концерт музыкального сезона, приходя снова и снова, чтобы оценить звучание в разных местах концертного зала? Или не отправиться в Веймар, чтобы проникнуть в дом Листа?
Молодые леди отказывались от встреч со своими кавалерами ради оперы [9]. Конторские служащие губили карьеры только из-за неспособности отказаться от посещения еще одного спектакля. Музыкальные педагоги прорывались на сцену, чтобы обнять исполнителей. Женщины средних лет вскакивали с мест и громкими криками выражали восторг. Очевидно, что-то нужно было делать.
Завершение Гражданской войны в США породило у социальных реформаторов стремление творить добро. Крестовый поход против меломании, хоть никогда и не велся с тем же пылом, что борьба за трезвость, но все же набирал силу. «Мало того, – утверждали его активные участники, – что новая волна иммигрантской культуры уже создала угрозу чистоте истинно американской музыки; это новое племя меломанов даже не имеет понятия о том, как наслаждаться музыкой должным образом. Ей следует внимать, сохраняя самообладание и старательно сдерживая реакции своего разума, если таковые вообще допустимы».
«Концертный зал был набит людьми, роившимися как пчелы», – жаловался один потрясенный посетитель концерта, верный взглядам Викторианской эпохи. «Мы видели, как с дам слетают шляпы», – задыхался от возмущения другой [10]. Обычному консерватору, затянутому в корсет, а затем закутанному еще в пять слоев одежды, переполненность концертного зала казалась невыносимой. И дело было не в том, что Моцарт или Вагнер обязательно оказывали дурное влияние на слушателей, а в том, что необузданные эмоции, которые они вызывали, противоречили всем требованиям благопристойности [11]. В респектабельном обществе, где даже самое целомудренное соприкосновение пальцев практически неизбежно означало помолвку, толпа потных музыкальных маньяков, толкающих в порыве энтузиазма своих соседей, выглядела устрашающе.
Как указывает Кавикки, к 1833 г. термин «меломания» появился в «Новом словаре медицины и литературы» (New Dictionary of Medical Science and Literature). У тех, кто страдает меломанией, «страсть к музыке достигает такой степени, что расстраивает их умственные способности».
А это возбуждение, эта внутренняя свобода могли быть причиной, по которой для столь многих ретроградов музыкальное неистовство стало наилучшим каналом высвобождения подавленных страстных желаний. Музыка была мятежной. Музыка была чистой, доброй и прекрасной, даже если профаны ее не понимали (а может, именно по этой причине). Музыка давала преданным ей людям темы для обсуждения и повод собираться вместе. Музыка была чем-то таким, чем интересно заниматься.
Музыка – и люди, которые ее исполняли, и связанные с ней занятия, и любившая ее аудитория – олицетворяла веселье в культуре, которая с большой настороженностью относилась к самому этому понятию.
Людям свойственно объединяться
Люди всегда испытывали острую потребность как в установлении связи друг с другом, так и в гармонии с самими собой. Этот инстинкт настолько глубоко укоренился в нашем сознании, что мы постоянно и незаметно для себя изучаем наше окружение в надежде обнаружить элементы культуры, которые могли бы помочь нам стать «лучше», чем мы есть. С эволюционной точки зрения группа первобытных охотников, видевших в окружающем мире нечто связывающее их воедино, могла с большей вероятностью рассчитывать на добычу – было ли это «нечто» их общей любовью к богине Луны или презрением к странным почитателям богини Солнца, живущим на противоположном склоне горы.