— Что же мне делать? Скажи скорее, что делать? — воскликнул везир.
— Надо во что бы то ни стало выстроить Сурамскую крепость.
— Я ее строю, но она уже в который раз рушится. Как же мне быть?
— Разбери основу крепости и вели заложить ее глубже на два локтя. Потом пусть священник освятит постройку… Но что я вижу?.. Боже, помилуй меня, грешную! Вынь кинжал, господин мой, заколи меня тут же, сделай доброе дело! Будь проклят тот день, когда я взялась за гаданье! Господин мой, не слушай меня, будь глух к тому, что я сейчас скажу. Но нет… слушай, слушай хорошенько! Ты должен знать, от этого зависит спасение Грузии, ее победа!
— Говори, ради бога, говори скорей!
— В крепостной стене должен быть замурован юноша, единственный сын своих родителей — сын Дурмишхана, Зураб.
— Единственный сын! Зураб! Что ты сказала, старуха? — вскричал в волнении везир.
— Да, Зураб! Он должен быть замурован в стене. Иначе стена не будет стоять. О земля, разверзнись и поглоти меня! Как я могла выговорить эти слова! О моя бедная мать, зачем ты родила меня на горе людям!
— Что ж, мать, на тебе нет вины! Ты говоришь то, что видишь, — сказал потрясенный везир.
В глубоком раздумье он вышел на улицу и тут же, не заезжая домой, пустился в обратный путь.
«Хороший подарок привезет моему Дурмишхану везир! Хоть бы спросил Дурмишхан, от кого этот дар. Пусть узнает, что может сделать простая, бедная девушка… Молчи, мое сердце! Вот уже двадцать лет прошло с тех пор, как я отсту пилась от бога. Не грози мне его гневом!»
Глава седьмая
Задумчивый и печальный возвращается наш везир в Сурами. А солнце весело сияет, словно смеется над людскими горестями. Видно, нет ему дела до человека.
Приехав в Сурами, везир распорядился, чтобы в тот же день разобрали старый фундамент и вырыли ров на два локтя глубже прежнего. Этот приказ был, разумеется, тотчас же выполнен. На следующий день отслужили молебен, заложили новый фундамент, и кладка была доведена до уровня земли. Настало время, когда везир должен был объявить о последнем совете прорицательницы.
Трудны иногда обязанности сильных мира сего. С какой радостью уступил бы везир другому свое высокое звание, лишь бы не участвовать в этом страшном деле! Но это невозможно! Родина в опасности, сердце должно молчать! Лучше пусть один умрет за отчизну, чем погибнут тысячи. Укрепив свой дух подобными соображениями, везир призвал мастеров.
— Вы должны беспрекословно выполнять любые приказания Беро, — сказал он каменщикам. — Кто проявит нерешительность или у кого дрогнет рука — того мои люди немедленно предадут смерти. Слышите?..
— Слышим, господин! — ответили мастера.
— Ступайте. Пока мне больше нечего вам сказать. А ты, Беро, останься здесь, — обратился везир к старшему мастеру.
— Приказывайте, господин.
— Ничего приятного ты от меня не услышишь, мой Беро, — начал везир. — То, что я должен поручить тебе, так ужасно, что я с трудом решаюсь произнести.
— Что ж, господин мой! Приятно мне или нет, но если выполнение зависит от меня, за мною дело не станет. Вы знаете, что себя я не стану щадить.
— Нужно заживо замуровать в крепостной стене человека, — быстро проговорил везир.
— Нет, не извольте это говорить, мой господин! — воскликнул в смятении Беро.
— Что делать, друг! Для спасения родины нужна жертва. Иначе нам не удастся достроить крепость. Итак, будь готов. А теперь ступай.
— Боже милостивый! Заживо замуровать человека! — в раздумье повторял про себя мастер, уходя от везира.
А везир, созвав свою свиту и поведав ей обо всем, приказал нескольким княжеским сыновьям привести Зураба туда, где строили крепость, схватить его, связать и отдать в руки каменщиков.
Он распорядился также, чтобы войска были наготове и в нужную минуту окружили то место, где будет происходить это ужасное дело.
Спустя некоторое время смертельно бледный Зураб стоял со связанными руками между двумя рядами каменной кладки, а мастера торопливо возводили стену.
— Господи, что я сделал дурного? Почему хоронят меня заживо? — взывал он время от времени прерывающимся голосом.
Злые вести, в отличие от добрых, быстро разносятся по свету. Стена еще не дошла Зурабу до колен, когда мать его прибежала с распущенными волосами к крепости.
— Ну-ка, сомкнитесь тесней, не подпускайте несчастную, чтобы она ничего не видела! — приказали воинам начальники.
— Пустите, пустите меня! Ради бога, пустите! Зураб, сын мой, где ты? За что, родной мой, в чем ты провинился?.. Пустите меня к сыну, если вы крещеные христиане! Убейте, похороните меня вместе с ним!
— Не бойся, мать, не убьют твоего сына, хотят только испытать его мужество, — сказал ей с жалостью один из воинов.
— Пустите меня к сыну! Пустите меня к моему Зурабу! — взывала мать Зураба и рвалась к крепостной стене.
Зураб услыхал голос матери.
— Спаси меня, мать! Заживо хоронят твоего Зураба! — крикнул он.
— Зураб, сын мой, высоко ли?
— Ох, мама, мама! Уже до плеч!
— Довольно! Или вы еще не убедились в его мужестве?.. Отдайте мне сына, верните моего мальчика! Зураб, сын мой, высоко ли?..
— Мама, мама, уми… — начал он, но ему не дали договорить: несколько ведер известкового раствора, вылитого на юношу, скрыли его навеки.
— Горе мне! — закричала мать Зураба и упала замертво, ее унесли домой в беспамятстве; лишь через несколько часов удалось привести ее в чувство.
— Ах, если б вспомнить! Я что-то забыла! — сказала несчастная, придя в себя, и улыбнулась жалкой улыбкой, — одной из тех улыбок, которые скорее похожи на рыдание.
Бедняжка сошла с ума.
— Несчастная, о чем тебе еще вспоминать, когда твой Зураб похоронен заживо, — с плачем причитала над ней какая-то старая женщина.
— Ах, только бы вспомнить! — повторяла мать Зураба, устремив мутный, бессмысленный взгляд на старуху.
Тем временем Дурмишхан возвращался домой грустный, с тяжелым сердцем, хотя никакой причины печалиться у него не было. Свои торговые дела он завершил весьма удачно, мошна его была набита золотом, он ехал домой к семье, к любимому сыну. Казалось, не было у него причины тосковать. Но, говорят, что сердце — вещун.
Когда Дурмишхан, приближаясь к Сурами, увидел издали почти законченную Сурамскую крепость, он подумал:
«Эге, да они не шутят. Вон какую крепость возвели! Повидимому, страшная будет война. Впрочем, теперь мне все нипочем, я свои дела уладил!.. Хотел бы я знать, кто там старший на постройке крепости? Позвал ли к нам Зураб этого человека? Нужно было попросить его поселиться у нас — пригодился бы в будущем. Но без меня Зураб вряд ли бы на это решился, молод еще, нерасчетлив. Как приеду домой, устрою обед, приглашу начальника, кто бы он ни был, и заведу с ним знакомство. А там я еще подарю ему какую-нибудь славную стамбульскую вещицу и тем еще больше обяжу его».
С этими мыслями подъехал Дурмишхан к своему дому. Слуги и несколько односельчан встретили его с хмурыми лицами.
Что это значит? Прежде, бывало, все от мала до велика весело выбегали ему навстречу и окружали его — кто помогал спешиться, кто принимал коня… Почему же на этот раз хоть и встречают его по-прежнему, но у всех на лицах такая скорбь? Сердце Дурмишхана сжалось от страха: он понял, что семью его постигло какое-то несчастье.
— Что случилось? Все ли в доме благополучно? — спросил он в смятении. — Где жена?
— Пожалуйте в дом, она здесь! — ответили ему. Дурмишхан вошел в комнату. На ковре, разостланном прямо на полу, сидели несколько старух в черном, и между ними его жена. Она, казалось, была вся во власти какой-то неотвязной мысли и силилась что-то вспомнить. В стороне стоял священник в черном облачении, с крестом в руке. Дурмишхан помертвел; смертельная бледность покрыла его лицо, и он без сил опустился на тахту.
— Какая беда обрушилась на мою голову? Скажите скорей! — воскликнул он, заливаясь слезами. — Говорите, не терзайте меня!