Ева уже набралась смелости, и вдруг снова её что-то сбило с панталыку.
Навстречу шла молодая женщина… не девушка, а именно молодая женщина, чем-то неуловимо отличающаяся от девушек., Её изумрудной платье плотно прилегало к телу в ключицах и поясе, а ниже его активно распирал живот (может, он и обозначал зрелость?). В груди было посвободнее, летом ведь должно быть либо свободно, либо просто голо, чтоб воздух гулял. Вырез небольшой по нашим временам, стоячим овалом, и хоть между ключицами и поясом не было натянуто, скорее свободно так обволакивало телеса, но при ходьбе было заметно, как в материю изнутри бьются мягкие груди, в вырезе то возникала, то пропадала ложбинка. Для лифчика бюст маловат и легковат, если обтянуть, то и взглянуть не на что, а вот так, свободно, с мгновенным натягиванием и отпусканием материи — клёво.
В студентки по возрасту женщина никак не годилась, но Еве взбрело в голову, что таким свободным макаром встреченная демонстрирует, что под одеждой в груди ничего нет. Какой контраст с ней, "упакованной"! Остановилась, слегка попятилась даже, зябко (в такую-то жару!) передёрнула плечами.
— Ты чего?
— Боюсь я, — прозвучал тихий голосок. — Боюсь туда идти. Боюсь провалиться. И вообще — БОЮ-ЮСЬ!
— Из-за этого? — Кирины руки слегка погладили то самое место под майкой. — Да тут же всё тип-топ. Больше нахальства, милая, и всё выгорит.
— Не только поэтому. Это просто последняя капля. Я вообще боюсь — незнакомого города, жизни тутошней. Там, в деревне, было так хорошо, так привычно и безопасно, даже в лесу. А сюда ровно зашла, заблудившись.
А смотрит-то на неё как! Ровно на няньку, умоляя увести домой. Но ведь нереально это. Что же делать?
— Но ведь ты понимаешь, Ев, что дом далеко и тебя там сейчас не ждут. Ждать будут позже — с победой, поступлением.
— Да мне хоть бы не дом. Домик, или хоть койку, но чтоб безопасно. Лечь, с головой укрыться, калачиком свернуться и согреться.
— Домик, говоришь? С собой? Это как ракушка или улитка, что ли?
— Во-во, как улитка. Случись что — втянула тельце, и попробуй достань её.
— Но ведь тебя никто хватать или там съедать не собирается, чего же всё тело прятать?
— Да хоть не всё. Хоть самое важное бы спрятать. Или чувствовать, что на себе несеёшь то, куда при случае можешь нырнуть.
— Тогда твоё спасение — в твоих руках. Главное — понять, что у тебя самое важное, а понадобится — и внушить себе.
— То есть?
— Ты ведь уже улитка, уже носишь на себе домик, двойной, правда, по форме на раскрытую ракушку похож. — И Кира мотнула головой в сторону Евиного бюста.
— Лиф… чик?
— Точно. Чашки его, твёрдость их. Они жёсткие, чем не улиткин дом?
— Но как же я…
— Повторяю: внуши себе, что самое главное, нежное, важное — там. Уже там, внутри, и что всё это надежно защищено.
— Но мало очень!
— Не в размере дело, а в чувстве меры. Если мы что-то бережём, то "как зеницу ока", а она разве большая, эта зад… то есть зеница?
Ева украдкой огладила свои еле-выпуклости, будто проверяя на жёсткость. А Кира продолжала, косясь на часы:
— Внушай себе, что самое главное, суть твоя, в безопасности, а при случае ты и всё тело туда втянуть сможешь.
— Ой, что ты! Стакан воды не нальёшь в эти чашки.
— Психологическая защита. Тебе ведь нужно свой страх беспричинный преодолеть, а для этого — самовнушайся! А всё остальное тело — это как улиткина подошва, сильно разросшаяся на суше и даже вон как покрасивевшая.
Смущённая улыбка. Но, кажется, боязнь проходит.
— Я понимаю, но… — Шёпотом: — Но ведь маленькое у меня там, крошечное. Я бы рада, но очень уж…
— Младенца выкормишь?
— Ну… наверное. В деревне я себя ущербной не считала, у нас и плоскогрудые молодки детей кормят. Это в городе груди — во!
— Вот видишь, значит, во временнОй перспективе за твоими сосками — ребёнок, да, может, не один, да и у детей — свои дети, внуки, правнуки… Целый род у тебя за сосками, поняла? Побольше тебя самой во много раз будет, и чем дальше во время заглядываешь, тем всё больше и грандиознее. Просто сейчас этого нет, делать чашки огромными незачем, вот и стоят там типа заглушек, что слесарЯ на трубы ставят. Но ты смотри шире, в будущее смотри. И окажется твоё тельце лишь небольшим придатком ко всему твоему роду, размером не больше улиткиной подошвы на фоне её завитушки. Поняла теперь, что бОльшая твоя часть надёжно спрятана? Умом пойми, а чувствам — внушай.
Еве понадобилось некоторое время, чтобы освоиться с непривычной трактовкой. Они стояли, Кира терпеливо ждала. Мимо них прошла девчушка — из тех, кто уходил "до ветру". Коротенькие шорты не были узкими, впивающе-сливающимися с плотной плотью; нет, они выпускали тонкие ножки свободно болтаться. И хотя нижний край шёл строго горизонтально, безо всяких намёков на вырез по бедру, из-под него выглядывало по пухлому пирожку мясистой части зада, немного сморщенному, как бы с изолиниями, и едва более красного, чем ровная часть ноги. Девчушка как-то жалобно посмотрела на них, вздохнула и робко потянула ручку двери.
Ева уже освоилась с Кириной мыслью, повеселела:
— Эх, а и верно! Слушай, чего же мы тут стоим, там уже, небось, начали.
— Грудь вперёд! Ничего не бойся. Город — он глупый, его наколоть — пара пустяков. Поползём, улитка моя дорогая, поползём. Только, чур, быстро!
Ева резко выдохнула и пустилась чуть не вскачь. Нагнала ещё одну возвращенку в джинсах. Девочка ещё, бёдра широкие, но попа малорельефная, ведь сзади вижу её. Сверху чёрная кофточка с рукавами, опять же, не видно, водолазка ли или на застёжке спереди, но рукава руки облегают — тоненькие-тоненькие и куда-то вперёд сведены, чего-то она ими вместе делает, так в старину монашки чётки передирали.
Но особо выдают скромность и незрелость — волосы. Не хочет девочка почему-то отпустить их "конским хвостом", заколола в небольшую "конскую морду", смотрящую назад-вверх, и очень тщательно заколола, ни волосинки на сторону. Эта-то заколотость о целомудрии и кричит, хотя гордо держать головку не умеет хозяйка. Пройдёт мужчина за ней десяток шагов и видит — девочка ещё. При всём этом зазор между короткой кофточкой и низкими джинсами кажется каким-то неестественным, закупоренной такая должна ходить. Словно мальчишки, хулиганя, ножом сняли стружку вокруг талии, как карточку начали чистить. Ладонью, даже двумя, такое не закроешь, приходится идти, как ни в чём не бывало, вот только руки не размахивают, а всё стремятся быть спереди, не доверяя по части прикрытия джинсам.