— Может, все-таки еще денек-другой полежите? А то скрутит вас в городе невзначай!
— Ну-у! Теперь я все... Рысак, хе-хе!.. Одним словом, давайте особые задания, и адью...
— Какие ж особые задания? — протянул Оленин в раздумье. — Разве что просьба будет заглянуть разок-другой на птицефабрику, справиться, когда начнут нам отпускать утят. А если, случаем, задержка выйдет, подтолкнуть их вовремя. Ну, вас учить нечего: сами знаете, как и что делать.
— С полнейшим удовольствием, Леонид Петрович! Протолкну обязательно. Понимаю: дело общественное, не пустяк!
Никшутам суетливо поднялся, словно опасаясь, как бы председатель не изменил своего поручения, и, попрощавшись, поспешно вышел.
По примеру прошлых лет Оленин переправил на ту сторону Ташумки, в Гай, Битюга на тракторе. Мало ли что может случиться! Заболеет ли кто, или рожать начнет, или другое срочное дело! А без трактора в распутицу, все одно что без рук! Прежде, бывало, зальет или снесет половодьем мосток, и Крутая Вязовка на неделю, а то и больше остается отрезанной от мира. Ни дать ни взять — остров. Почту с той стороны на лодках доставляли...
Но этой весной — странной и поздней — все шло шиворот-навыворот. Когда уровень в Ташумке достиг наивысшей точки и далее все ожидали спада воды, случились события, совершенно непредвиденные.
Рано утром Оленин и Чесноков встретились на кухне за завтраком. Ужин и завтрак они готовили себе сами, по очереди; обед варить приходила соседка. Чесноков ел яйца всмятку, Оленину и на дух их не надо. Нашел на полке кусок вчерашнего гуся, стал догрызать жилистое стегно, хлопая от напряжения глазами. Налив черного, как деготь, чаю, Чесноков сказал:
— Счетовода я настропалил. Справится. Через неделю, думаю, взять себе отпуск.
Оленин промолчал. Чесноков тоже, видимо, решил ограничиться одним сообщением.
— Чифир, однако, а не чай сварил ты, Дементий Яковлевич... И как можно пить такое? Был у меня друг на фронте, кавказец Зандаров, так вот он заваривал... (Хрясь!) Ну и гусак, чтоб ему!.. Не иначе — сверстник деда Верблюжатника... Тьфу! Кости да жилы... А ничего, вкусный. Ты чего же примолк? (Взгляд исподлобья на Чеснокова.) Развивай тему дальше. На какую такую Сочу или Цхалтубу нацелился? Или другой курортик па примете? Признавайся, — спросил Оленин, пододвигая к себе банку со сметаной.
— Не в ту мишень стреляешь, председатель... Зря расходуешь подковырки. Мне нужно два месяца отпуска на дело, а не на Сочи. Чего смотришь? Два месяца, точно. В прошлом году отпуск не брал? Не брал.
— Фю-фю! Вспомнил... Кто старое вспомянет, знаешь?
— Иначе мне просто не управиться, — продолжал Чесноков совершенно серьезно. — Мне нужен, так сказать, творческий отпуск.
— Чего-чего? Творческий? А это что ж такое? — Оленин бросил есть, уставился на Чеснокова. — А-а!— хлопнул он себя по лбу. — Догадался! Это, как художники! Видал!.. Выедут на берег Волги, раскинут палатки и живут все лето, ничего не делают.
— Нет, это не то. Помнишь, ты как-то интересовался моей кандидатской диссертацией? Так вот, я решил к ней вернуться. Только не к старой. Та — далекий архаизм. И вообще тема мне сейчас чуждая. Зачем? Вокруг масса примеров современной экономики, масса практических материалов. В общем, край непочатый! Я исподволь накапливал. Исследовал экономику нашего хозяйства и других близких нам, отмечал себе все, что казалось интересным и поучительным. Теперь вижу: есть кое-что сказать.
— Дементий Яковлевич, послушай, так это же здорово! Это... Это же просто замечательно! — вскричал Оленин. — Если так, бери хоть три месяца! Что за счет? Только пиши. Заранее уверен, защитишь с отличием. Эх, до чего же здорово будет! В Крутой Вязовке, в колхозе «Пламя» собственный ученый муж... Ну-ну!..
Внезапно вспышка восторга Оленина погасла, спросил, подозрительно щурясь:
— А ты после не навостришь лыжи в город?
Чесноков предостерегающе поднял руку, улыбнулся.
— Исключено.
И по-прежнему серьезно пояснил:
— Задуманное экономическое исследование нужно не мне лично. Никто не может обвинить меня в тщеславии или честолюбии. Кроме того, все вы знаете мою смешную, по-вашему, болезнь... Но, что делать? Я давно заядлый враг урбанизма. Не выношу города — и точка! Кажется, душит меня. Душит, как таежный лес...
«Подожди, — подумал Оленин уверенно, — пройдет в тебе и эта хворь... Вылечишься, как вылечился и от некоторых других...»