— Тащит! — воскликнули все в один голос.
«Успеют ли трос срастить?» — подумал озабоченно Оленин.
— Давай-ка, Радий, газуй в гараж: подгони, пусть шевелятся.
Радий уехал. Темнота стала еще плотнее.
— Ночка... Будто в кофейную гущу погрузились... — ворчал зоотехник.
У ног сердито плескалась вода. Что-то бесформенное катилось и шуршало, потрескивая. Можно подумать, что туча саранчи опустилась и щелкает челюстями, пожирая все под собой.
— Эгей! Где вы там? Люди! Эгей! — пронеслось приглушенно над рекой.
Оленин узнал голос Трофимова.
— Сюда, Силантий! Правь сюда-а!
— Где вы-ы-ы?
Сложив несколько спичек вместе, Оленин чиркнул, подбросил вверх самодельную ракету. Вспыхнули и посыпались, угасая, огоньки.
— Вижу-у!..
Оленин повторял время от времени свои световые сигналы. Вскоре скрип уключин и плеск весел послышался отчетливее. Трофимов добрался благополучно. Скуластый дощаник вытащили на берег. Новости неутешительные. Кроме этой единственной лодки, никакой годной посудины не нашлось. Есть еще две, но они в третьей бригаде, далеко.
А на той стороне нарастал тяжелый рокот трактора — Битюг тащил на буксире машину птицефабрики. «Час — семь километров», — отметил Оленин и сказал Трофимову:
— Будем все на этой душегубке перевозить.
Вернулся Радий, доложил, что следом за ним едут две трехтонки, везут людей и трос. Бригада птичниц орудует вовсю! Плотник в клубе сколачивает загородки.
На противоположном берегу началась возня: разворачивают машину, чего-то канительно переругиваются. Явственнее всех слышен сиплый голос Битюга:
— Леонид Петрович! Давайте мужиков! С лодками!
— Гриша! Сначала переправим тебе трос. Зацепи конец его за что-нибудь покрепче!
— Ладно...
Через минуту вспыхивает факел — кусок проволоки с паклей, намоченной в солярке. Черная медвежья тень Битюга топает неуклюже по берегу. Густо-красное пламя мельтешит над землей, багровые отблески бегут изломами по бурой воде. Битюг двигается туда-сюда, ищет, за что привязать трос. Потом втыкает факел в землю, кричит:
— Давайте быстрее лодки с мужиками! На асфальте еще машина дожидается!
— Трос надо раньше привязать! Видишь, течение какое?
— За что? За ж-ж-ж-... За живот себе привязывать? — поправляется быстро Битюг. — Гоните лодку живо! Утята жрать хотят!..
— Кто будет мне документы оформлять? — вплетается в перекличку еще чей-то незнакомый голос. — Давайте сюда ответственное лицо!
Фары подъехавших машин направлены на реку. Хорошо виден ее стремительный бег. «Ответственное лицо» — председатель прыгает в лодку, за ним еще двое. Течение подхватывает легкий дощаник, несет. Скрипят, гнутся весла в напруженных руках. Быстрина позади. Проскочили... На мелководье тише. Пошли вверх, черкая днищем о выступающие кочки. Свет с того берега бьет в глаза. Справа по носу виден трактор Битюга. Причаливают.
У спецмашины двери раскрыты, изнутри тянет парным теплом. Слышен слабый тысячеголосый писк. Представитель птицефермы с ходу сует под нос председателю какие-то бумаги, мямлит:
— Сколько придется ждать пустые ящики? Тара на мне висит, я отвечаю за нее материально! Вы не мешкайте.
— Прождете не больше часа, — успокаивает его Оленин.
Тот отходит, бормочет недовольно:
— Сами высиживали бы себе птицу, не морочили головы солидным организациям!.. Беспомощность... Хозяева!..
Оленин послал Битюга за следующей партией утят. Начали разгрузку. Осторожно выносили из спецмашины ящики, ставили в лодку один на другой. Пирамиду крепко привязали веревкой. В первый рейс опять отправился Оленин — ему необходимо быть на том берегу.
— Ни пуха ни пера, — напутствовали его.
— Перекувыркнусь на виру, тогда действительно не останется ни пуха ни пера... — пообещал он.
Но переправился удачно. Ящики мигом переложили в кузов трехтонки.
— Давай, шофер! Вези артистов в клуб... Ишь как пищат — невтерпеж!
Оленин кликнул Трофимова.
— Продолжайте теперь вы, Силантий... Только осторожно, без буль-буль...
Тот усмехнулся чуть, поплевал на ладони, что-то сказал, что — не расслышали: громко фырчал двигатель.
...Перевоз работал всю ночь. О сне, об отдыхе никто не заикался.
Битюг таскал и таскал спецмашины с новыми выводками. Семь километров до шоссе, семь — обратно, по страшенному бездорожью, по вконец раскисшей степи.
Вот и последняя спецмашина разгружена. Оленин отпустил людей отдыхать. За ночь он осунулся, почернел. Кроме большущих глаз ничего, кажется, не осталось. А ведь прошло всего десять часов с того момента, как начался этот бой. Никто не ждал этого боя: его навязали. То, чего не было раньше, теперь есть. Бои не прекращаются никогда. Каждую секунду на земле что-то возникает и что-то умирает: радости и страдания идут рядом. Всю жизнь война. С кем-нибудь или с чем-нибудь. А тут изволь еще и за жизнь утят воевать. Да еще как! Оленин прошел по берегу к мокнущим в воде ивам, сломал пучок красноватых гибких веток с нежными белесыми пуховичками и положил незаметно в один из ящиков, кишащих желто-лимонными утятами. Машина, переваливаясь тяжело по глубоким рытвинам, направилась в клуб, к Марине.