— Вы меня не слушаете, — пожаловался Хоуд.
— А? Нет, что вы, слушаю. Продолжайте.
Или тут всему причиной возраст? Или Анна? И — будь откровенным, не юли! — может быть. Марта? Может быть. Не потому ли это, что Гвен ужалена страшным жалом старости, — о, она еще далеко не стара, но все-таки уже не молода, — и потому он инстинктивно бежит от нее, подобно тому, как здоровое молодое животное сторонится тех, кому скоро грозит гибель, или бросается на них. Если так — очень жаль! Неужели мы до сих пор во власти этих первобытных инстинктов?
А потом, откуда это чувство глубокого удовлетворения? Ну, это гораздо проще. Я удовлетворен тем, что я сделал. Вместо бесконечных разговоров о том, что следует предпринять, я что-то сделал и сделал это успешно. И потом я доказал Гвен, что я мужчина. Наши отношения были испорчены тем, что мне стало известно, что все это было подстроено заранее и что на меня смотрели как на достигшего половой зрелости младенца, который нуждается в заботе и которого нужно отдать в ясли законного брака. А теперь я доказал Гвен, что могу быть независимым от нее, что она нуждается в моей заботе больше, чем я в ее…
Какое жалкое тщеславие!
Бедная Гвен, бедная Гвен!
Часть III
Один
В редакциях больших газет имеется отдел, который в шутку называют «моргом». Это огромная алфавитная картотека вырезок и заметок о людях, «о которых часто пишут». Для знаменитостей заранее заготовлены некрологи на случай смерти.
Имя мистера Риплсмира, естественно, фигурировало в списке знаменитостей, ибо он был очень богат. К сожалению, тот, кому было поручено написать некролог, несмотря на все свои старания, не мог найти ничего, что свидетельствовало бы о каких-либо общественных заслугах мистера Риплсмира. Поэтому ему пришлось основательно покорпеть над составлением заметки на полстолбца, которую, с точки зрения газетной политики, надлежало почтительно посвятить риплсмировским миллионам. Те, кто в свое время прочтут некролог мистера Риплсмира, наверняка найдут там следующий литературный перл:
«Его прирожденная доброта выражалась в теплом радушии, и он любил собирать у себя небольшое, но избранное общество своих близких друзей и угощать их изысканнейшими блюдами и винами, коих он сам был незаурядным ценителем».
Это звучало очень недурно, и, оставляя в стороне неизбежное в печати suggestio falsi и suppressio veri,[16] было довольно точно. Мистер Риплсмир действительно любил вкусно поесть и выпить, и он действительно приглашал своих знакомых к столу. С другой стороны, его «прирожденная» осторожность (следуя меткому выражению автора некролога) «питала отвращение к излишним и ненужным расходам». Собственно говоря, он охотно поглощал бы произведения своей кухни и своих подвалов в гурманском уединении, если бы у него не было патологической боязни проводить вечера в холостяцком одиночестве. Поэтому почти каждый день у телефона разыгрывались душераздирающие сцены, пока наконец мистеру Риплсмиру не удавалось залучить одного, двоих или максимум троих продажных любителей ходить по гостям, которые в обмен на бесспорно прекрасный обед соглашались помочь мистеру Риплсмиру и выносить скуку его общества до полуночи.
Таким образом случилось, что мистер Чепстон и Крис были приглашены к обеду, причем для Криса это было скорее приказание, чем приглашение.
Мистер Чепстон сговорился встретиться со своим бывшим учеником примерно за час до обеда в библиотеке. Ему нужно было сообщить Крису забавную новость. Выяснилось, что, следуя движению своей симпатичной души, мистер Риплсмир решил, поелику возможно, обмануть ожидания своих наследников и завещать обществу свой городской дом и все движимое имущество: это должно было называться библиотекой и музеем имени Риплсмира.
— Его мысль, — сказал мистер Чепстон, тихонько пофыркивая, — заключается, по-видимому, в том, чтобы оставить на содержание «музея» недостаточную сумму денег, так, чтобы часть расходов по его содержанию лежала вечным бременем на налогоплательщиках. Это, согласитесь сами, ловко придумано. По крайней мере часть населения никогда его не забудет, хи-хи-хи!