Описанные выше три ситуации встречаются в эпоху империализма отнюдь не в «химически чистом» виде: они всегда присутствуют вместе, будучи смешаны, в тех или иных пропорциях, друг с другом. При этом они являют богатейший спектр переходных форм от капитализма к неоазиатскому способу производства, о котором мы будем говорить ниже. В каждом отдельном случае приходится отдельно устанавливать, чего в данной форме больше — капитализма или неоазиатского способа производства. Здесь мы дали лишь краткий очерк основ методики, позволяющей решать задачи подобного рода; подробная разработка такой методики — дело не одного года и не одного человека.
4) Очень важную роль при капитализме, особенно при монополистическом, играют акционерные общества:
«Первые акционерные общества возникли в Англии (английская Ост-Индская компания,1600 г.) и в Голландии (голландская Ост-Индская компания, 1602 г.). Затем в XVII и XVIII вв. были созданы акционерные общества во Франции, Германии, Дании и в других странах. В XIX веке акционерные общества получают все более широкое развитие. В XX веке акционерная форма предприятий стала господствующей во всех развитых странах капиталистического мира. В США, например, на долю акционерных обществ приходится более 90% валовой продукции промышленности» [333, с. 451].
С точки зрения буржуазного права каждый владелец акций данной фирмы причастен к собственности на нее в степени, математически выражаемой отношением количества акций, находящихся в его собственности, к общему числу акций, выпущенных фирмой. Согласно букве того же буржуазного права, «высшим органом акционерного общества является общее собрание акционеров» [333, с. 450]. «Однако на практике обществом заправляет группа крупнейших акционеров, которым принадлежит контрольный пакет акций» [333, с. 450]. Это ничуть не противоречит букве закона, так как голоса на общем собрании распределены по формуле «одна акция — один голос». «Опыт показывает, что контрольный пакет акций не обязательно должен быть равен 51%, он может быть значительно меньше — 30–40%, а иногда даже 20–25%, поскольку в общих собраниях, как правило, не участвует значительная часть мелких и средних акционеров, а также акционеров, проживающих в отдаленных районах или за границей» [333, с. 451]. Таким образом, мелкий акционер не имеет никакой общественной возможности участвовать в распоряжении фирмой, акциями которой он владеет; реально он ни в коей мере не причастен к собственности на эту фирму. Согласно букве закона, он — член коллектива-собственника, но на деле его отношение к капиталу данной фирмы почти аналогично отношению вкладчика банка к капиталу этого банка — с той только разницей, что вкладчик по закону имеет право в любой момент забрать из банка не только наросшие на его вклад проценты, но и первоначальную сумму вклада, а владелец акций даже не имеет права изъять из капитала выпустившей эти акции фирмы сумму, соответствующую сумме номиналов принадлежащих ему акций.
Буржуазное право дает мелкому акционеру повод гордиться тем, что он является хозяином в глазах юристов, несмотря на то, что на деле он — нуль. Если количество акций данной фирмы, принадлежащих некоему субъекту — одному человеку или группе людей — недостаточно для того, чтобы дать ему реальную возможность участвовать в управлении этой фирмой, то эти акции никак не влияют на его место в системе отношений собственности по поводу данной фирмы. Если такой акционер до покупки им акций не был членом авторитарно управляемой группы, которой является выпустившая эти акции фирма, и относился к главе этой группы как частный собственник, не причастный к собственности на данную фирму, то после покупки им акций его отношение к фирме и ее главе останется прежним. Если же наш мелкий акционер до покупки акций фирмы был в ней пролетарием или капиталистическим администратором, то после покупки акций таковым он и останется. Ну, а если небольшое количество акций покупает менеджер высокого ранга, принадлежащий к верхушке управленческого аппарата фирмы и являющийся капиталистом в силу своего служебного положения, но до сих пор не являющийся крупным акционером фирмы и не ставший таковым в результате этой покупки, то последняя не сделает такого менеджера капиталистом в большей мере, чем он был до нее.
Что же касается крупных акционеров, участвующих в управлении фирмой, то в системе отношений собственности на эту фирму и управления ею, существующих между ними, могут преобладать — в разнообразнейших пропорциях — как коллективные, так и авторитарные отношения; при этом преобладание того или иного типа отношений в тех или иных пропорциях в общем обуславливается распределением акций, но жесткой корреляции здесь нет — сказывается действие и других факторов. Иными словами, нельзя сказать, что тот субъект, которому принадлежит 51% акций фирмы, всегда и во всех случаях причастен к собственности на фирму на 51%, а владелец 40% акций — на 40%; нельзя также сказать, что если акции фирмы распределены, к примеру, между двумя акционерами в пропорции 2/3: 1/3, то первый акционер всегда и во всех случаях причастен к собственности на фирму ровно в два раза более, чем второй. Например, если два начальника из одной фирмы являются крупными акционерами этой фирмы, владеющими одинаковыми пакетами акций, но при этом один из них подчинен другому, то первый начальник причастен к собственности на фирму в меньшей мере, чем второй.
Итак, мы видим, что буржуазное право создает иллюзию коллективной собственности там, где на самом деле доминируют отношения авторитарной собственности.
5) «Капитализму вообще свойственно отделение собственности на капитал от приложения капитала к производству, отделение денежного капитала от промышленного, или производительного, отделение рантье, живущего только доходом с денежного капитала, от предпринимателя и всех непосредственно участвующих в распоряжении капиталом лиц. Империализм или господство финансового капитала есть та высшая ступень капитализма, когда это отделение достигает громадных размеров» [347, c. 356–357].
Приведя эту ленинскую цитату, В. П. Матвеев сопровождает ее следующим комментарием: «Это положение полностью подтверждается как американской, так и западноевропейской действительностью. Управляющие акционерных обществ не обладают самостоятельной властью, а только лишь выполняют волю крупных акционеров, финансовой олигархии. И немало примеров тому, как владельцы капитала расправляются с не угодными им управляющими» [318, c. 177].
Мы видим, что и великий Ленин, и скромный советский кандидат экономических наук Матвеев разделяют предрассудок буржуазных юристов, согласно которому можно быть собственником и не иметь реальной возможности управлять своей «собственностью», можно реально управлять и в то же время не быть собственником. Однако если мы откажемся от этого предрассудка, то перед нами неизбежно встанет нелегкая теоретическая задача — показать, как с точки зрения концепции трех типов отношений собственности и управления выглядит следующий исторический процесс: по мере того, как свободно-конкурентный капитализм сменяется монополистическим, наследники глав фирм передоверяют управление фирмами наемным управляющим во все большей и большей степени. Это происходит двояким образом. Во-первых, владельцы сравнительно мелких фирм, чтобы избежать разорения, добровольно идут на поглощение их фирм более крупными, обращают свою долю капитала этих фирм в акции и живут на дивиденды с последних, полностью отстраняясь от управления тем делом, в которое вложены некогда принадлежавшие им деньги. Появление все большего количества таких людей в процессе вступления капитализма в высшую стадию своего развития — империализм — в большой мере обусловило тот рост слоя рантье в империалистических державах, о котором писал Ленин15. Во-вторых, наследники финансовых империй зачастую устраняются не только от текущего управления делами фирм, но и от того верховного управления, которое обычно называют распоряжением фирмой: они фактически перестают принимать решения по поводу назначения руководителей высшего (не говоря уже о среднем и низшем) ранга, по поводу общей деловой стратегии их фирм, а иногда даже по поводу ее продажи, дарения или завещания в наследство. Иногда такое устранение является полностью добровольным, но зачастую наследников просто оттесняют от управления фирмами, не оставляя им другого выхода, высшие менеджеры, нанятые еще предыдущими главами фирм. Разумеется, это происходит далеко не со всеми наследниками монополий16, но все-таки со многими из них. Случается так, что в результате всего этого пакеты акций перераспределяются в пользу менеджеров и их наследников, а бывшие наследники утрачивают не только реальную возможность распоряжаться фирмой, но и формальное, признаваемое законом право собственности на нее; однако сплошь и рядом «наследные принцы» становятся и остаются формально полноправными главами фирмы, закон признает за ними право собственности, они сполна получают огромные суммы дивидендов по своим акциям, но реальной общественной возможностью управлять «своими» фирмами не обладают17 — иными словами, реально не причастны (или почти не причастны, в малой мере причастны) к собственности на эти фирмы18.