Однако на самом деле и в результате Октябрьской революции, и в результате всех прочих неоазиатских революций возникла далеко не идеальная, но очень даже отягощенная рынком неоазиатская экономика. То, что в этой экономике заметными фигурами были крестьяне, владеющие овощами со своих огородов как частной собственностью и в качестве таковой выносящие их на рынок, торгующие качеством своих услуг официанты и сантехники и тому подобная публика, свидетельствует о том, что реальному неоазиатскому строю присущ рынок товаров и услуг; а раз есть рынок товаров и услуг, то армейские офицеры и милиционеры, юристы на государственной службе и т. п. тоже являются не кем иным, как продавцами своих услуг85, т. е. мелкими буржуа (точно так же, как и во всех прочих общественно-экономических формациях), и выплачиваемая им «зарплата» — это не что иное, как цена услуг, оказываемых ими неоазиатской бюрократии. Давайте сравним роль «денег» в идеальной модели неоазиатского строя и в его реальном воплощении. В идеальной модели размеры всех «зарплат» и «цен» устанавливаются исключительно по приказу начальника; в системе отношений управления распределением, обуславливающих формирование «зарплат» и «цен», нет ни грана отношений свободного договора между частными собственниками, превращающих распределение в обмен. В такой модели «деньги» абсолютно не являются товаром, а значит, настоящими деньгами. В реальной же неоазиатской экономике картина немножко другая. На формирование некоторых зарплат (например, выплачиваемых служащим государства в узком смысле слова) и многих цен (не только тех, что на черном и легальном частном рынке, но и легально установленных государством) оказывают заметное — в одних случаях большее, в других меньшее-влияние закон стоимости, игра спроса и предложения. «Деньги» функционируют то как деньги, то как «расчетные квитанции», то как и то, и другое вместе взятое (в той или иной пропорции); однако здесь мы не будем заниматься разработкой методики таких расчетов. В конце концов, не все же доделывать до конца автору этих строк; пусть его работу продолжат те читатели, которые воспримут его идеи…
Разумеется, чем более авторитарным является управление неоазиатской экономикой, тем в меньшей мере неоазиатские «деньги» являются настоящими деньгами86. И наоборот: чем бóльшая доля отношений частной собственности и индивидуального управления содержится в системе производственных отношений в данной неоазиатской стране, тем в большей мере ее «деньги» представляют из себя настоящие деньги. Например, когда на Кубе
«в период с 1962 по 1970 г. были свернуты товарно-денежные отношения между государственными предприятиями, упразднен финансовый механизм контроля за их хозяйственной деятельностью, снижена стимулирующая роль заработной платы и осуществлен переход к политике бесплатного предоставления населению товаров и услуг; в этот же период было упразднено Министерство финансов, реорганизован Национальный банк, фактически перестал существовать государственный бюджет» [433, c. 52], —
то кубинские «деньги» были деньгами в гораздо меньшей степени, чем советские рубли в те же годы.
Зачастую можно «на глазок» определить, когда деньги в большей мере перестают быть деньгами, чем остаются ими. В реальной практике неоазиатских государств этому, как правило, сопутствует то, что
«фиксируемые государством цены перестают реагировать на течение инфляционного процесса и совершенно отрываются от рыночных цен» [31, c. 135].
Однако теоретически возможен и такой вариант, когда «цены», устанавливаемые неоазиатским государством, совершенно не отличаются от тех настоящих цен, которые устанавливались бы, если бы принадлежащие последнему предприятия и люди торговали друг с другом на рынке, — и тем не менее практически абсолютно, ни в коей мере не являются настоящими ценами.
Отрыв «цены» от рыночных цен не есть причина того, что последняя перестает быть самой собой, — это всего лишь два следствия одной и той же причины87: того, что «цену» начинает устанавливать начальник, берущий в свое управление процесс обмена и тем самым уничтожающий его как обмен.
А теперь вспомним, что всякий торговый посредник, купец, делает то же-хотя и в гораздо меньшей мере — что и капиталистические монополии или неоазиатское государство: берет процесс обмена в свое авторитарное управление. Отсюда следует, как это ни парадоксально, что если обмен осуществляется при участии купцов, то он в меньшей мере является обменом — а используемые в его процессе деньги в меньшей мере являются деньгами — чем в том случае, когда обмен идет между двумя товаропроизводителями. В связи с этим возникает вопрос: если мы рассмотрим историю всех классовых обществ с древнейших времен до наших дней и отследим то, в какой мере на разных ее этапах деньги являлись самими собой, — какая картина у нас получится в результате?
Первое, что мы видим, — это то, что на протяжении всей своей истории деньги никогда и нигде не были самими собой на все 100,000…%. Всегда и везде они на какую-то долю — хотя бы даже эта доля была исчезающе мала-не были деньгами.
Второе. Как при азиатском, так и при феодальном способах производства роль купцов и менял (разумеется, бóльшая, чем сразу после появления денег — под конец перехода от первобытного коммунизма к классовому обществу) менялась главным образом циклически-то увеличивалась, то опять уменьшалась (иногда вплоть до почти полного исчезновения этих фигур из экономики, как в империи инков). Однако через эту цикличность все-таки постепенно пробивала себе дорогу тенденция к повышению их роли (медленнее — при азиатском строе, быстрее — при феодализме). В то же время не представляется возможным выделить столь же устойчивую тенденцию поступательного изменения той роли, которую играли государства феодального и азиатского типа в управлении обменом, осуществлявшимся посредством денег, — здесь изменения были чисто циклическими и очень случайными.
В отличие от азиатского и феодального, при античном строе роль купцов и менял в товарно-денежном обмене нарастала довольно быстро — с тем, чтобы резко уменьшиться при переходе к феодализму. Что же касается роли государства, то она, как и при первых двух способах производства, менялась чисто циклически и очень случайно.
В общем и целом, с момента своего возникновения и до появления на свет капитализма деньги постепенно переставали быть самими собой. Но этот процесс шел очень неравномерно, с большими остановками и отступлениями назад — и, в конечном счете, крайне медленно88. В результате этого к моменту возникновения капитализма деньги оставались самими собой почти в такой же (то есть в почти полной) мере, как и сразу после своего рождения.
И, наконец, третье. В процессе развития свободно-конкурентного капитализма, а затем — монополистического капитализма и неоазиатского способа производства деньги неуклонно, все убыстряющимися темпами переставали быть самими собой. В настоящий момент они еще остаются в большей мере самими собой, чем не-деньгами; однако даже на глазок можно с уверенностью определить, что та мера, в которой современные деньги уже не являются самими собой, может быть исчислена несколькими десятками процентов. В период расцвета ряда неоазиатских государств их «деньги» были в меньшей мере деньгами, чем не-деньгами. Затем, в результате разложения неоазиатского строя, деньги этих государств вновь стали в большей мере самими собой, нежели своим отрицанием; однако хотя они и перешли качественную границу, «вернувшись к себе», но при этом все же стали ненамного более деньгами, чем при неоазиатском строе… Чтобы пояснить это популярнее, обратимся к арифметическому примеру. Между 49% и 51% пролегает качественная граница, разделяющая «меньше половины» и «больше половины». Граница-то качественная, но много ли надо прибавить к 49%, чтобы ее преодолеть? — Всего-навсего какие-то жалкие 2%.Столь же невелика разница между той мерой, в какой неоазиатские «деньги» являются настоящими деньгами, и той мерой, в какой самими собой являются деньги при современном монополистическом капитализме.