- А можешь чуть-чуть развязать?
Я вздыхаю и молчу.
В лодке тесновато. Мои ноги теперь длинные, и я сгибаю их, прижимаю к груди, к завязанному шнурку.
- Есть хочешь? – спрашивает Хальданар.
Я качаю головой, вздыхаю и молчу. Он кладет весло, достает хлеб и воду, и принимается за обед. Солнце уже высоко, греет жарко. Кожа Хальданара лоснится от пота. Выжженные решетки, покрывающие его руки от запястий до локтей, блестят крошечными капельками.
- Ваши клейма – такая глупость, - говорю с недоумением. – Это больно и бесполезно.
Он пьет воду из глиняной бутыли, и загоняет пробку в горлышко.
- Не так больно, как знать, что будешь всю жизнь убивать своих соседей, - отвечает он грубо. – Бесполезно? Я с тобой согласен, а традиции Предгорья – нет. Считается, что за решетками жрец укрывается от злых духов в ритуалах. Люди придумали себе каких-то своих духов и богов… - Он вынимает пробку и снова пьет. – А расскажи, какие боги на самом деле? Как они выглядят? Ведь не как их деревянные фигурки?
Я улыбаюсь и качаю головой. Нет, конечно, не как фигурки. Я вдохновлено рассказываю ему о своей госпоже, и он слушает с интересом. Он пьет воду, хотя она давно теплая и невкусная, и с аппетитом жует сухой хлеб. Лодка чуть покачивается, а легкий ветер поигрывает моими длинными белыми волосами.
========== 3. ==========
Вечер розово-бежевый и застывший, нежный и ласковый. Мне очень нравятся летние вечера в Мире, они как будто созданы для доброты и любви. Первые звезды и бледная луна, похожая на маленькое облачко – они как вестники удовольствия и покоя. Мне кажется, что, увидев их, все люди должны стать чуть мягче и сердечнее, и чуть счастливее.
Травяной покров на поляне плотный, упругий – настоящая перина. Я помогла Хальданару сделать маленький шалаш для ночевки, и перекинулась в кошку. Он недоволен. Ему нравится, когда я в обличье девицы. Пока мы строили шалаш, он фантазировал о том, как мы будем прижиматься друг к другу ночью, и даже стремился сделать жилье потеснее. Но мне привычнее и удобнее быть кошкой или ребенком. Взрослой девицей я ощущала себя слишком громоздкой.
Он лежит и смотрит на сомкнувшиеся ветви, или, скорее, просто в темноту. Уже почти ночь, люди ночью плохо видят. Я лежу рядом, греюсь о его бедро. Он думает о городе и моих сосках, заметных через рубаху, когда она мокрая. Он в курсе, что я знаю все его мысли, но его это не смущает. Он мог бы с легкостью говорить свои мысли вслух. Это – опьянение свободой. Он всю жизнь молчал и сдерживался, а теперь ему кажется, что для него нет преград и ограничений. Это пройдет.
Он долго не может заснуть, возбужденный поворотом в своей жизни, а когда, наконец, засыпает, ему снится гладь реки, тянущаяся в счастливую бесконечность. Ему снится лодка, и снюсь я в мокрой рубахе с сосками. Больше я не буду купаться при нем в одежде. И без одежды не буду. И вообще, буду девятилетним мальчишкой. Ха-ха.
Ночью небо наполнилось мутью, и утро получилось монотонно-серым. Река, повторяющая цвет неба, похожа на железную заготовку для клинка. Дождя нет, но воздух наполнен водой, и моя шерсть отяжелела от водяной взвеси. Я сижу у шалаша, и наблюдаю за человеком, стоящим неподалеку. Его интересует наш шалаш, и еще больше наша лодка. Я его не интересую.
У мужчины волосы черные, как уголь, и в них бардак. Спиральки мелких кудряшек перемешаны с тонкими косичками, с птичьими перьями, с узкими цветными ленточками, бусами из сушеных ягод, висюльками из красивых камушков и морских ракушек. Темные глаза его обведены углем, и от внешних уголков летят к вискам угольные взмахи. На скулах и подбородке у него узоры, нарисованные хной – какие-то треугольники и ломаные линии. Его рубаха и штаны по цвету как свежая жертвенная кровь. Его широкий черный пояс весь обвешан колокольчиками, висюльками из камушков и ракушек, вышит разноцветными ломаными линиями. На его руках – звенящие браслеты, на шее – звенящие ожерелья. Если бы Хальданар заснул не под утро, сейчас услышал бы его приближение задолго до появления. Но он заснул под утро и очень крепко. Незнакомец хочет разбудить его, но сдерживается и ждет. Он хочет произвести на Хальданара исключительно хорошее впечатление.
Я сижу у шалаша на влажной траве, и перед моим зрением сущности несутся картинки - обрывки его жизни. Вот он среди сборища людей, и те благоговеют перед ним, глядят с изумленным восхищением, как на чудо. Вот он в хижине с тремя девицами, и те ублажают его с выдумкой и вдохновением, как одаренные и преданные делу мастерицы. Он бежит по лесу, а следом – разъяренная толпа, бросающая в спину булыжники и палки. Он в хижине старосты, и тот слушает его с выражением внимательного почтения. Он в городском храме, и люди смеются над ним, как над лицедеем в балагане. Он в городском кабаке, кидает пригоршни монет на стол, как земледельцы – пригоршни семян в поле. Он на берегу реки туманно-пасмурным утром, в красном наряде и в одинокой усталости.
Я иду в шалаш, и щекочу Хальданару нос своими жесткими усами. Он дергает лицом, переворачивается на бок, и продолжает спать. Я решаю больше не пытаться будить его, и мужчина-пришелец – тоже. Я сижу в шалаше, а он снаружи, и оба мы ждем.
Хальданар просыпается, когда первые капли дождя падают ему на голые щиколотки, торчащие снаружи. Он дрыгается и ворчит, и вылезает из веточного домика хмурым и вялым. Мужчина сразу встает и приветливо улыбается. Его зубы белые, как жемчужины, которых не знают жители долины, но за которые готовы убивать жители приморского города.
- Приветствую, брат-путник, - говорит он Хальданару, шаркая ногой и чуть кланяясь. – Мое имя - Беленсиан Чудоносец. Сожалею, что дождь нарушил твой добрый сон.
Хальданар ухмыляется, хмурь слетает с него.
- Перьеносец? – переспрашивает он.
Пришелец недоволен, но не подает виду.
- Чудоносец, - повторяет он спокойно, будто его не расслышали. – Предсказатель, колдун, раскрыватель тайн. Защитник и вредитель – для кого как. Беру монетами, но с тебя монет не возьму, коли сговоримся.
Хальданар широко и сладко зевает, похлопывая себя ладонью по рту.
- Лодка нужна, что ль? – небрежно спрашивает он, дозевав.
Беленсиан с легкой улыбкой кивает. Мать дала ему имя Эйрик, но оно кажется ему слишком простым. Подходящим какому-нибудь ученику ремесленника, какому-нибудь гончару-неумехе. Оно не работает на его образ загадочного и непостижимого гадателя и кудесника.
Я сижу на траве, и редкие крупные капли падают на мою взъерошенную шерсть, на мой розовый нос. Хальданар берет меня на руки, прячет от дождя под рубаху. У него на груди есть чуть-чуть шерсти, а кожа пахнет странно, но приятно, даже как-то волнующе. Мне тепло, но немного неловко. Я высовываю мордочку в вырез рубахи, и два пальца большой руки поглаживают меня меж ушей.
- Раскрой тайну моей кошки, раскрыватель тайн, - говорит Хальданар ехидно. – Угадаешь – подарю лодку, а сам пешком пойду. Будешь недалек от истины – возьму в попутчики. Совсем промахнешься – пинком погоню.
Беленсиан глядит на меня без улыбки, пристально. Взгляд у него вязкий, прилипающий, и в то же время отсутствующий. Он рассматривает меня, но думает не обо мне. Я не представляю для него интереса.
- Это не кошка, - говорит он резко, серьезно, и переводит прилипающий взор на Хальданара. – Это твой символ пути и свободы. Она тебе придает силы и решимости, а ты ей – смысла. Если бы не она, ты бы топтался на месте; если бы не ты, она бы пылилась без дела. По отдельности вы оба были не собой, а вместе можете стать собой, если не отвернетесь от знаков.
Хальданар хохочет, запрокинув голову. Его грудь содрогается, содрогая меня.
- Вот за такое тебе люди медяков отсыпают? – вопрошает он сквозь смех. – Хотя, - он перестает смеяться, - кое в чем ты прав. Хоть и размыты песни твои, но не лживы. Возьму тебя с собой. Только ответь мне честно, почему просто не забрал лодку, пока я спал?
Беленсиан мягко улыбается, не разжимая губ. Его взор уже не вязкий, а благодушный и мирный.
- Я знал, что ты мне не откажешь, - отвечает он ровно. – И что будешь грести минимум половину пути, а я в это время – сладко спать.