Хальданар причаливает к берегу и выбирается из лодки. Он устал и проголодался, но в котомке не осталось даже черствого хлеба.
- Знаешь, зачем я его с собой взял? – мрачно спрашивает он, с суши указывая бородой на Беленсиана. – Ох, чего это я? Ясное дело, знаешь.
Ясное дело, знаю. Лес не даст ему пищи, а рыбной ловле он не обучен. Он понадеялся, что попутчик взвалит промысел на себя. Он мог бы захватить больше еды из дома, но опасался, что люди обратят внимание на сумку, и будут задавать вопросы. Я становлюсь лисицей, и иду охотиться на зайца. Хальданар любит, когда я выгляжу девушкой, но в этот раз его радует лиса.
========== 4. ==========
Хальданар едва не лишился глаза, пытаясь наломать веток для шалаша. Прошлым вечером я помогла ему, а сегодня я кошка, и у меня лапки. Ивовый прут рассек ему бровь, веко и скулу, и теперь он сидит на берегу, прижимает к ране кусок полотна, оторванный от рубахи, и унывает.
Беленсиан нехотя строит два шалаша. Он предпочел бы, чтобы ему приготовили ночлег так же, как зайца на ужин. Он не любит работу, и всегда рад найти кого-нибудь более трудолюбивого для обслуживания своей персоны. В деревнях ему это чаще всего играючи удавалось, а в лесу он старался не ночевать. Орудовать веслом ему тоже не хочется – это еще одна причина, по которой он не стал красть лодку. Даже косички в его прическе и рисунки на коже созданы не им, а деревенскими девицами, счастливыми услужить.
- То змея в сумке, то нора под ногой, теперь это, - вслух размышляет он, без сочувствия поглядывая на спутника. – Тебе сегодня не везет.
Хальданар отрывает от рубахи новый лоскут, потому что кровь не унимается.
- Я проклят, - удрученно вздыхает он.
Беленсиан кисло кривится.
- Какая ерунда, - отмахивается он. – Я – мистик, и поэтому знаю, что никакой мистики не существует.
Хальданар раздраженно вскидывает на него неприкрытый глаз.
- Эй, - говорит он грубо. – Мне нравятся твои перья, но если ты будешь трындеть, что богов и духов нет, я тебя ушибу.
Беленсиан ухмыляется, качая головой, и ничего не отвечает. Он думает о том, как утомили его лесные дикари с их истовыми верованиями и прочими глупостями, но решает, что спорить о вере со жрецом – неблагоразумно. И он слегка побаивается жреца, который крупнее и сильнее его, и действительно может ушибить. А еще может отказать в лодке и пище, что не более желательно.
Когда два никудышных шалаша кое-как готовы, оба укладываются на ночлег, и я уютно располагаюсь на знакомой теплой груди. Мы у самой реки, вода плещется рядом. Лягушки заходятся в хоровой песне, и сущность странствий среди них. Я слышу ее голос, слышу, как она тоскует оттого, что Межмирье потеряло меня.
- Я тебе завидую, - признается Беленсиан негромко, ворочаясь на настиле. – Сегодня за ужином ужасные шрамы на твоих руках портили мне аппетит, но они обеспечат тебе заработок и хорошую жизнь. В Пларде тоже полно почитателей духовного, тебя будут звать на праздники, рождения, похороны и прочее. А мне опять придется жить впроголодь.
Хальданар уже спит и не слышит. Его ладонь бережно поглаживала меня, а теперь тяжело замерла, придавив. Я осторожно выбираюсь из-под нее, сворачиваюсь клубком подле. Ладонь ползет ко мне, и вновь накрывает. Я больше не противлюсь этой бессознательной ласке.
Я слушаю мысли Беленсиана. Он убеждает себя, что не виноват в гибели вдовы, которую задрал медведь. Он думает о том, что жрец носится со своей кошкой, как мамаша с младенцем. Он вспоминает свой сон про скелет, наливавшийся ягодным соком, и опять возвращается мыслями к вдове и медведю. Я снова вылезаю из-под ладони, и иду к нему в шалаш.
- Ну, - гневно шепчет он, рассмотрев в темноте мое вальяжное приближение, расслышав мое общительное мурлыканье. – Если бы я хотел животное, оно бы у меня было. Ну-ка брысь!
Он не хочет моего общества, но я верю, что может захотеть. Я залезаю ему на грудь, трусь лбом о рубаху, а он стряхивает с себя мое тельце.
- Блох я от деревенских девок нахватал, - ворчит он, отталкивая меня. – Без твоих обойдусь.
Я обиженно кусаю его за палец, и под его гневное шипение убегаю.
Утром Беленсиан ищет сыроежки в тенистой роще, а я радую Хальданара девичьим обликом. Мы сидим на бревне, увязшем в мокром песке, и полощем ноги в мелководье. На моей руке сидит васильковая стрекоза, и радует меня. День обещает быть очень жарким.
- Он тебе нравится? – вдруг спрашивает Хальданар сурово.
Я делаю вид, что не поняла, и не отвечаю.
- Такой яркий, расписной, - продолжает он еще суровее. – Женщины любят яркое и расписное. Ты ведь женщина, да? У тебя женское имя…
- У него темнота внутри, - отвечаю невесело. – Потому что живет без любви.
Хальданар коротко трется щекой о мой висок.
- А я с любовью живу? – спрашивает он со смешком.
Он спугнул своим движением мою стрекозу, и теперь я жду другую.
- Ты меня любишь, - говорю с теплотой. – И лес любишь, и реку. И свои мечты о городе, и звезды, и солнце, и стрекоз. А он занят только промыслом, и больше ничего не видит. Потому что в детстве голодал, и в юности тоже, и очень боится, что опять придется голодать.
- Но работать не хочет, - смеется Хальданар.
- Простым трудом в городе тяжко кормиться, - отвечаю серьезно. – Но он и не хочет, - добавляю с улыбкой. – Он хочет, чтобы быстро, изобильно и легко, а не медленно, скудно и тяжело. Размышляющие люди часто страдают этим. У простаков и жизнь всегда проще.
Хальданар смотрит на меня и молчит. Вокруг рассеченной борозды у него синее и опухшее лицо, а глаза счастливые.
- А ты со мной останешься, Латаль? – спрашивает он тихо. – Не исчезнешь?
Я улыбаюсь ему, и перекидываюсь в кошку. Он вздыхает, и сажает меня себе на колени. Васильковая стрекоза садится рядом.
Река длинна, и путешествие долго. Много дней мы проводим в лодке, и много ночей на берегу. Много раз мои спутники успевают поспорить о реальности и нереальности мистических существ и колдовства, о сходствах и различиях работы жрецов и ясновидцев, об их честности и бесчестности. Много раз они успевают поссориться и помириться, много раз Хальданар успевает пожалеть, что взял попутчика, и одобрить его присутствие. Много раз Беленсиан рвется посетить какую-нибудь деревню ради промысла, и не решается. Ему кажется, что третья неудача подряд окончательно лишит его уверенности, и навсегда отберет ремесло. Много раз я встречаю подруг-сущностей, молчаливо осуждающих меня, и однажды вижу свою любимую подругу Минэль в обличии журавля. Она укоряет меня за то, что я предпочла ей и Межмирью грубых, грязных, дурно пахнущих людей с противными голосами, и говорит, что я больше никогда ее не увижу. Мне очень печально от ее слов, но меня отвлекают стены города, каменной громадой заменяющие древесную громаду леса.
Хальданар роняет весло от их вида, и замирает с приоткрытым ртом. Он знает только хижины и землянки, а стену высотой в пять человеческих ростов не мог вообразить. Халупы предместья жмутся к стене, как новорожденные щенки к матери. Лошади с постриженными гривами щиплют скромную травку за бревенчатой оградой загона. Беленсиан выскакивает из лодки, подтягивает ее к берегу, закрепляет у гнилого мостка. Здесь есть еще несколько лодок, и наша среди них самая добротная.
- Это лошади, - со снисходительный смешком сообщает он Хальданару, восторженным взором грызущему скучающих животных в загоне.
- Я знаю лошадей, - вяло отбрыкивается Хальданар. – Торговцы привозят на них товары, а земледельцы пашут на них поля.
На лице Беленсиана – нарочито притворное уважение.
- Каков знаток, - смеется он. – Наверно, ты и читать умеешь?
Читать он и сам не умеет, но может написать первые буквы своего взятого имени – БЧ. Эти буквы нацарапаны у него на гладком камушке, висящем на шее среди прочих колдовских атрибутов.
У массивного частокола ворот стоит домик, из которого выходят двое стражей в нарядах из дубленой овечьей кожи. На поясе у каждого – боевой топор с длинной рукоятью; у одного из них в руках толстая книга, с которой он усаживается за небрежно сколоченный стол, и берется за перо.