Нельзя также сказать и того, что тогда отдельные свободно организованные группы и сообщества легко могли бы вступать друг с другом в спор и, таким образом, возникла бы всеобщая война, но только не между отдельными людьми, а между их сообществами; ибо войны ведь и правовое принуждение никогда не могло предотвратить, не может и сегодня ее уничтожить; как прежде, так и теперь существует роковой «ultima ratio re rum»; и «высшая инстанция», которой можно бы было не иметь при организации человечества в свободно образованные сообщества, не могла ни создать права непосредственно, ни обещать это сделать в ближайшем будущем. Как раз напротив, опыт истории учит, что чем строже и резче государство объединяется под одной центральной властью, тем легче или скорее склоняется оно к войне, в то время как все свободные и более независимые, соединенные в одно целое сообщества обыкновенно весьма неподатливы на достижение военных лавров.
Но вообще самое трудное — нарисовать фантазией, как могла бы человеческая жизнь протекать при той или другой отдельной организации. Предречение — трудное искусство; и оно не распространяется вообще далее, как на действительно ограниченные и конкретно представляемые фактические условия. Но благодаря этому цель нашего исследования исчезла бы совершенно из наших глаз, так как подобное рассуждение могло бы выдвинуть при определенных вполне исторических отношениях только большее или меньшее число временных преимуществ для правового или конвенционального порядка; вопрос же о том, обладает ли одна из обеих возможных форм организации общепризнанным преимуществом, остался бы совершенно не разрешенным. При этом осталось бы истинным, что правовой порядок в действительности представляет только унаследованное господство произвола и случайную власть, которые, может быть, иногда являются печальной и злой необходимостью, тогда как «собственно» идеал анархизма — управление только конвенциональными нормами — содержит в себе справедливость; в таком случае не было бы доказано, что при предположении регулирующих определений вообще правовая организация обладает общеобязательной справедливостью, которая должна быть совершенно независима от конкретного и преходящего исторического положения вещей.
Подобное самоотречение никому не запрещается; но на деле оно совсем неправильно. И именно теория анархизма должна нас вывести на тот путь, который до сих пор в философско-правовой литературе нигде еще не был указан, но который, тем не менее, дает общеобязательные доказательства необходимости правового принуждения самого по себе и справедливости юридической организации как таковой.
Ведь той противоположностью нашему правовому порядку, той формой социальной жизни, которая стоит перед анархизмом, как идеал и его цель, является соединение и устройство людей в свободно образованные товарищества единственно при наличности конвенциональных правил. Представляется ли отдельному анархисту постулатом «Ферейн эгоистов» или его идеалом является братский коммунизм, — безразлично, всегда каждый человек определяет сам свою принадлежность к определенному обществу. Он свободно вступает в конвенцию и снова порывает ее по своему собственному почину; его связывает только договорное соглашение, пока оно существует; он должен его исполнять, но может во всякое время, благодаря безусловной неограниченности, лишить его силы проявлением нового своего желания.
Согласно этому ясно, что та форма упорядочивающей организации, которая составляет сущность теории анархизма, возможна все же только для тех людей, которые обладают действительными данными для договорного соединения с другими людьми.
Неспособный к поступкам, как выражаемся мы, юристы, малый ребенок, душевнобольной, тяжелобольной или дряхлый старик — все они были бы, безусловно, исключены из урегулированной организации и всей социальной жизни; ибо ведь достаточно только принять без дальнейших разговоров в общество, например, малого ребенка и подчинить его правилам этого общества, как правовое принуждение будет снова введено и осуществлено господство над отдельным человеком, причем регулирующие нормы не будут основаны на его согласии с их законнообразными претензиями.
Анархическая организация общественного человеческого существования ошибочна, следовательно, в том отношении, что она подходит только к определенным, эмпирически особенно квалифицированным людям, другие же люди, у которых отсутствуют указанные свойства, в нее не вступают.
Я дедуцирую, следовательно, необходимость правового принуждения не из того, что иначе будет «худо» малым и слабым, так как этого наперед и для всех случаев я не могу утверждать безусловно. Я не вывожу также справедливости правового порядка и из того, что только при нем может осуществиться «истинная» свобода каждого отдельного человека, сфера деятельности которого вполне была бы обеспечена от нежелательного проникновения в нее третьего лица; это было бы, согласно историческим данным, совсем неправильно и вовсе не. следует еще из формального правового принуждения как такового. Я обосновываю, напротив того, право в его формальном существовании на том соображении, что правовая организация является единственной организацией, которая открыта всем людям без различия их особенных, случайных свойств.
Организовать — значит объединять под определенными правилами. Такое регулирование человеческого поведения есть средство для достижения цели, есть инструмент, служащий достижению конечной цели возможного совершенствования людей. На общую справедливость может, следовательно, претендовать только такое упорядочение совокупной человеческой жизни, которое может охватить вообще всех людей, не считаясь с их субъективными и различными особенностями. А таковым является только право.
Таким образом, и во всяком дурном праве правовое принуждение как таковое остается вполне обоснованным. Справедливость его существования не уничтожается и даже не колеблется устранением соответствующего конкретного правового содержания: оно обосновано, так как только оно одно доставляет возможность общечеловеческой, а потому и общеобязательной организации. Поэтому социальный прогресс можно находить не в ниспровержении правового принуждения как такового, а только в совершенствовании исторически передаваемого права в его содержании.
Все сказанное содержит во всех отношениях достаточную дедукцию правового принуждения. При допущении упорядочивающей человеческую жизнь организации только тот порядок может обнаруживать претензию на общее значение, который отвлекается от всех особенностей отдельных конкретных людей и способен охватить каждого человека как такового. Анархические товарищества этого не в состоянии сделать, так как они требуют от своих членов определенных свойств. Только одно право может создать такое общественное тело, которое в допросе о принадлежности его членов совершенно независимо от всех эмпирических случайных свойств их личности. Таким образом, между двумя различными формами социальной организации правовым порядком является та из них, которая только одна может обнаружить общеобязательную правомерность.
Только теперь можно поставить — на основании данного выше решения — упомянутый вопрос об этом правовом содержании данного правового порядка. Очень часто встречается методическая ошибка, что две следующие проблемы разделяются и обособляются недостаточно сознательно и ясно: исследование того, может ли правовое принуждение как таковое быть признано справедливым, и размышление о том, могут ли быть оправданы, при предположении утвердительного ответа на этот вопрос, определенные правовые нормы по своему содержанию.
Вышеупомянутый вопрос справедливости церковного права принадлежит, следовательно, ко второй проблеме. Зом, не колеблясь, допускает правовое принуждение вообще и ставит под сомнение только распространение его на урегулирование общей церковной жизни. Таким образом, спорной представляется только справедливость определенного содержания исторически унаследованного права, правовой же порядок как таковой и притязание правового веления на объективное значение не нуждаются в разъяснениях.