Пункты 1 ― 6, пожалуй, идентичны. Здесь Ницше не видит причин расходиться с Гегелем. Свободный и раб тестируются в смертельном поединке. И для Гегеля, и для Ницше это банальность, общее место. Заметим вскользь, что это свидетельствует о принадлежности Ницше к западной метафизике, вопреки тому мнению слишком яростных поклонников Ницше, которые утверждают, что Ницше «все преодолел и все перевернул», что он, какая-то абсолютно новая страница. Истина ― такое серьезное дело, что тут любое отклонение в интерпретации уже революционно, поэтому не надо оказывать Ницше медвежью услугу, преувеличивая и без того великие заслуги.
Пункт 7. Здесь все очень серьезно. Уже сам Гегель настаивал, что ужас, который потрясает того, кто рискует жизнью, кто в поединке идет на смерть, должен быть максимально глубоким. Но у Гегеля ужасается и страшится раб, тогда как господин ― бесшабашен. Ницше наоборот считает, что ужас, далекое заступание в смерть до предела, пронзает господина, а вот раб не доходит до предела, он боится ужаса и он останавливается на страхе. Ницше верит в великую силу ужаса, которая пробуждает в человеке текучесть мышления, которая содрагает его существо. Ницше поэтому, считает, что текучее мышление есть полное отражение текучести самого Бытия, а значит, нет и не может быть никаких раз и навсегда данных мировоззрений, ценностей, истин, идеалов, богов. Тот, кто понял смертность всего, в том числе и богов, сам становится выше богов и ценностей и идеалов, его сердце теперь бьется в согласии с самим Бытием, он сделал сутью себя саму суть Бытия, он называется сверхчеловеком, в отличие от всего лишь человека, который боится ужаса и от страха придумывает себе уютные непротиворечивые мирки, иллюзии, истины, ценности, методы, которые должны страховать его, внушать иллюзию стабильности, вечности, какого-то порядка, что-то ему гарантировать… Жизнь бесцельна и бессмысленна, только это понимание и позволяет рисковать жизнью. Вот что открывает ужас, и что само ужасает еще больше. «Грек знал ужас Бытия», ― говорит Ницше уже в «Рождении трагедии», но греки были для Ницше господским народом. Рисковать жизнью и испытывать этот ужас обязательно, и это как раз дело господина. А вот раб испытывает не ужас, а страх. Страх есть способ избежать ужаса, есть реакция на ужас, есть его извращенная форма. Страх есть способ избежать содрогания. Поэтому вся мораль и философия, родившаяся из страха, философия поклонения собственным же иллюзиям, есть мораль и философия рабов, а это и есть, по Ницше, вся предшествующая мораль и философия. Господин мог бы убить труса, но дарит ему жизнь, трус всю жизнь отрабатывает «долг». Вот отсюда и берется понятие «должного» центральное и матричное для всей морали. Из морали вырастает и религия с ее «ритуалами и культами». Из морали вырастает и наука с ее «правилами» и «методами», с ее принудительностью. А сейчас, методы и правила погубили и саму науку, ибо в первой науке еще была поэзия, еще был смелый бросок в истину, сейчас же, это наоборот, истина свелась к безошибочности. Боязнь ошибки, желание гарантированно получить истину через соблюдения всех процедур есть бюрократизация и смерть духа исследования. Рабское мышление, выросшее из страха, из «долга» кончается бюрократической моралью, бюрократической наукой и бюрократической политикой.
Пункты 8-9. Раб не становится господином, по Ницше, через терпение и труд. Терпение и труд только закрепляют рабскость мышления, превращая его в «мудрость» терпения и всепрощения, в жизнь по «принципу реальности» как позже скажет Фрейд. С вечной отсрочкой, вечным «откладыванием на потом», откладыванием до «загробной жизни», с пониманием своих границ, с делением всего по категориям (границам), с невозможностью преступить границы, рискнуть, пойти в неведомое. Такое рабское мышление не знает господского «хочу», хочу сейчас, именно сейчас, в данное мгновение, того, что тот же Фрейд называл «принципом удовольствия». Наоборот, господская жизнь настоящим, а не отсроченным, жизнь мгновением есть основа новой «морали», если так можно выразиться. Принцип этой морали таков: живи так, чтобы ты хотел повторить бесконечное количество раз каждое прожитое мгновение (учение о вечном возвращении одного и того же). Задавай себе вопрос: а достойно ли то мгновение, которое я сейчас переживаю, того, чтобы бесконечное количество раз повторяться? Если нет, то это «плохое мгновение» и надо искать иного. Ницше как гетевский Фауст ищет мгновения, которое было бы достойно того, чтобы его остановить. Господин ищет удовольствий, но эти удовольствия не удовольствия рабов. Поскольку господин много их испытал, то он знает в них толк, он не прельститься первыми попавшимися, грубыми. Раб трудится, чтобы потом отдохнуть, предавшись безобразным грубым удовольствиям. Господин находит удовольствие в творчестве, от которого не требуется отдыха, так как тут нет противоположности труда и отдыха. А вот труд и творчество принципиально различны. Труд есть формирование природного сущего по неким формам, а творчество есть производство самих форм. Труд есть преобразование природы, творчество преобразование культуры, творение целей и ценностей. Вот тут и понятно, что господин никак не может зависеть от раба, потому что формы для формирования, цели и ценности ставит и предоставляет рабу он. Он определяет его дух, все его сознание, его, если так можно выразиться «культуру», все человеческое в нем. Ведь не может быть копий, без оригинала, а значит, не может быть рабов без господина. Сам же господин не нуждается в рабах с материальной стороны, он аскет, он довольствуется не многим, он способен обслужить сам себя, он одинок. Напрасно Гегель говорит о пресыщении и деградации господина. Настоящий господин ищет новых и новых опасностей, он повышает ставку в игре, его девиз: больше власти, еще больше власти. Воля, которая приказывает себе расти и расти, и есть «воля-к-власти», она только и есть настоящая воля. Воля, которая перестает расти уже перестает быть волей. Да, господин может пасть и стать рабом, но это не необходимая судьба, а случайная, необходимым же наоборот является бесконечный и бесцельный рост воли.