Однако эти редкие минуты развлечения сменялись многими бесконечно долгими часами трудов, муки и опасностей, особенно когда кончился подъем и начался спуск в долину. Как тяжел переход, видно потому, что на расстояние в 15–16 верст потребовалось более 12 часов времени. Сам смелый до дерзости Лекурб, по его же словам, не считал эту тропинку в числе путей сообщения и не решился бы произвести по ней движение. На многих картах Швейцарии тропинка эта и теперь обозначается «путь Суворова в 1799 году».
Крайняя мера, принятая Суворовым, подействовала на неприятеля внушительно: арьергард Розенберга, два раза атакованный французами и оба раза отбивший наг падение превосходящих сил был оставлен затем в покое, и весь вьючный обоз, под прикрытием спешенных казаков, успел втянуться в горную тропинку.
Спустившись в Мутенскую долину, Суворов узнал о том, что Корсаков и Гоце разбиты наголову и даже отброшены, Елачич отступил, сильный французский корпус занял Гларис и Массена стягивает войска к Швицу.
После поражения, понесенного Римским-Корсаковым при Цюрихе, войска нисколько не упали духом, они говорили, что побил их не неприятель, а свой русский генерал, и были совершенно правы: только беззаветное мужество войск отчасти восполнило недостаток командования и спасло корпус от окончательного истребления. Правда, силы неприятеля значительно превышали силы Корсакова, но не в этом была причина поражения. Корсаков выказал полную беззаботность, войска свои расположил как нельзя хуже, атакованный врасплох, он окончательно потерял голову, и бой происходил без руководительства, тогда как у Массены все было обдумано, все предусмотрено…
Французы преследовали отступавшего Корсакова недолго. Массена был озабочен теперь Суворовым, положение которого ухудшилось еще больше. Поражение Годе, погибшего вместе с своим начальником штаба в бою, нагнало на австрийцев такую панику, что все австрийские отряды поспешно отступили, бросив Суворова с его маленькой армией одного на произвол судьбы.
Русская небольшая армия оставалась теперь одна на всем театре войны истощенная, вконец истомленная, без продовольствия, без артиллерии, а главное, без всякой надежды на чью-либо помощь или содействие. Массена был непохож на австрийских генералов. Он, воспользовавшись положением Суворова, энергично принялся за приготовления. Стянув войска к Швицу, он усилил генерала Молитора, находившегося в Гларисе, и таким образом надеялся окончательно запереть Суворова в Мутенской долине, как в мышеловке. Он настолько был уверен в гибели крошечной изнуренной русской армии, уступавшей численностью французам, что, уезжая из Цюриха, обещал пленным русским офицерам увеличить в скором времени их общество фельдмаршалом и великим князем.
Правда, успехи последнего времени слишком затуманили Массене голову, и он слишком поторопился похвастать, не оценив своих новых противников, но он имел некоторое основание для своей самонадеянности.
Положение Суворова в Мутентале было поистине отчаянное: теплой одежды не было, да и летняя имела вид рубища, а обувь и того хуже. Продовольствия никакого, артиллерии, кроме горной, ни одной пушки, снаряды и заряды почти на исходе… Казалось, что военная репутация Суворова погибла, что армию ждала либо смерть, либо поголовный плен… Тяжелая дума легла на чело фельдмаршала. Всегда веселый, спокойный, уверенный в себе, теперь он не мог скрыть озабоченности от солдат… Суворов решил созвать военный совет. Не для совета он был ему нужен. Армию теперь могла спасти только непоколебимая решимость, полнейшее пренебрежение опасностью, так сказать, полное отрицание ее. Такую решимость, такое пренебрежение к опасности Суворов чувствовал в себе и хотел теперь перелить их в своих подчиненных.
Первым явился на совет Багратион. Суворов в полной фельдмаршальской форме, сильно встревоженный и озабоченный, скорыми шагами ходил по комнате, отпуская отрывистые слова и едкие фразы насчет парадов и разводов, искусства быть битым, неумения вести войну и т. п. Он не заметил прихода своего любимца, так что тот счел за лучшее удалиться и явиться вместе с другими. Суворов встретил явившихся генералов общим поклоном и, закрыв глаза, казалось, собирался с мыслями. Открыв затем глаза, с огнем во взоре, с одушевленным лицом стал говорить он сильно, энергично, торжественно… Он весь преобразился… Никто и никогда не видал его в таком состоянии… Объяснив в кратких словах, что произошло на Лимате, на Линте и с остальными австрийскими отрядами, Суворов, не скрывая своего негодования, припомнил все затруднения в ходе итальянской кампании, какие он имел от Тугута, говорил, что русские удалены из Италии, чтобы не мешать австрийским захватам, что преждевременный выход эрцгерцога Карла из Швейцарии был верхом Тугутова вероломства, что задержка русских в Таверне носит на себе явные следы измены, что благодаря этому предательству Корсаков разбит, а он, Суворов, опоздал прийти и не успел предупредить столкновения неприятельских войск на Лимате и Линте.