Немного найдется в истории примеров, когда истощенная четырехлетней войной страна столь впечатляюще доказывала свое военное и моральное превосходство над сильным противником. Русская армия, преобразованная реформами Потемкина, выполнила свой долг.
Еще до этих побед Безбородко чутко уловил перемену обстановки: «За Дунаем начали драться, а Гудович уже перешел Кубань и идет к Анапе, а оттуда далее. Кажется, всё клонится к миру».
В пять часов утра 24 июля из Царского Села по большой дороге промчалась тройка — Потемкин поскакал на юг. Взятие Анапы и мачинская победа вкупе с дипломатическими успехами поставили Блистательную Порту в безвыходное положение. Вековая борьба России за выход к Черному морю подходила к концу.
Суворов поздравил императрицу с новыми успехами. Но вскоре его хорошее настроение сменилось тревогой. «Между нами: Вы знаете, у меня больше всего на сердце благонравие моего невинного ребенка, — пишет он 19 июля Турчанинову. — При Высочайшей милости только что ей пока жить в отцовском дому, у ее двоюродной замужней сестры. Дойдет до Вас, будь Ваше доброе слово». На другой день — письмо Хвостову:
«Сонное суеверство… Ныне я видел, потерявши, отыскавши, Наташу в присутствии Вел[икого] Гет[мана] с б[аронессовыми] Мальтицовыми девицами наряду, калмыковатую, с горбом, так что разсмеялся.
Г[рафа] Н[иколая] Ивановича] С[алтыкова] сын… Тупой ответ. Для чего не помолвка, сговор, обрученье? Отложить года на два. Холодный ответ: почивает тут цель!.. Какая?.. Гетман и сераль — Боже соблюди!
Между тем я в оковах, в ласкании. Чужие край — и то временить. Я слышу — [князь Потемкин] отсутственен, предвижу обновившуюся возрастшую силу. Перун в руках — кто не припадет? Летит моя глава…
У Платона Александровича длят, избирают время — у Гетмана всё секунды… Но где ж Наташа? Утверждена ли у вас? Что за препятствы? Приятное обличается само собою, неприятное поспешно объяснять для мероприятиев. Малые притчины рождают великие приключения. Цалую тебя, Наташа!»
Всю эту бурю мыслей вызвали перемены в придворных кругах. Было очевидно: свалить соправителя государыни не удалось; он заключит мир и станет могущественнее, чем прежде. И Салтыковы сразу же решили отложить сватовство своего сына к Наташе «Суворочке» на два года. Один из подчиненных Суворова подполковник Фабиан Вильгельмович фон дер Остен-Сакен (будущий фельдмаршал) поспешил предупредить шефа о грозящих опасностях. «Графиня живет с ее кузиной, что возможно, пока двора нет здесь, — сообщал он из столицы. — Но коль скоро он вернется, нет никакой причины ее удерживать. Вы знаете, какими красками расписывали враги Ваши поступки, когда Вы требовали ее возвращения… Мой совет: действуйте с большей деликатностью. Нужно, чтобы Графиня была уже при дворе в тот день, когда Императрица вернется в город».
Связавшись с противниками светлейшего князя (великого гетмана) и доверившись нерешительному Платону Зубову, Суворов оказался в проигрыше. Его терзают сны: Наташа в кругу фрейлин, которыми командует преданная Потемкину баронесса Мальтиц; он боится, как бы его дочь не стала жертвой ухаживаний гетмана.
Из-под его пера выходят сатирические стихи. Он сравнивает Потемкина с трусливым Терзитом, противником Ахилла, героя Троянской войны. И этому новому Терзиту судьба готова подарить Царьград. Словно всемогущий Зевс, князь Потемкин держит в руках стрелы молний, снова велик и могуч: «Кто не припадет? Летит моя глава».
Нарастала тревога не только за дочь, но и за собственную судьбу Репнин получил Георгия 1-й степени, а Гудович — 2-й. «Не навлекут ли эти успехи мне упадок? — вопрошает он Хво-стова. — Вправду, не пошлете ли оду Князю Николаю Васильевичу Репнину? Тем пииты утверждают себя в патриотстве. Как думаете?» И тут же — новые вопросы: «Что за слухи? Будто под Мачином наши потеряли несколько сот больше — это неважно, — притом, что Визиря тут не было… Кто при дворе мне отзывается зложелательным? Надобно их имяна мне знать для ежевременных предосторожностей и чтоб не принять ель за сосну».
В его голове стремительно возникают и исчезают предположения о возможных политических комбинациях. После новых побед и заключения мира Потемкин станет генералиссимусом, Безбородко — канцлером, а приехавший в столицу Алексей Орлов — фельдмаршалом. «Вот и триумвират», — делает вывод Суворов. Противостоять им некому, даже если Репнин получит чин фельдмаршала, а Салтыков станет президентом Военной коллегии.
Особенно велика сила Потемкина: «Чин страшен… Перун его грозит, его рог изобилия привлекает… По победе над Визирем чем далее Князь Потемкин пойдет, тем опаснее… Я легкий временщик и для него прах. Разве быть в так называемой "Его армии" помощником Князя Николая Васильевича Репнина? Какое ж было бы мне полномочие? Вогнавши меня во вторую ролю, шаг один до последней… Здесь колебался Князь Потемкин, там Князь Николай Васильевич Репнин дал ему новые силы, так чтобы лутче вовсе не было Мачина».
Только душевным терзанием можно объяснить последние слова. Он, Суворов, выиграл четыре самых главных сражения и всё же оказался в тени, а лавры победителя достались Репнину, проведшему три года войны почти в полном бездействии, но подписавшему с визирем предварительные условия мира. И всё же трудно поверить, что это пишет Суворов, известный своим горячим патриотизмом. Лучше вовсе не было бы мачинской победы, принесшей долгожданный мир России? Разве не очевидно, что вовлеченный в придворные интриги полководец погрешил против своего жизненного кредо — служить Родине. Но он быстро взял себя в руки. На рескрипт императрицы он ответил искренним поздравлением: «Какой же прекрасный новый предел! Приобретением знаменитого пространства и вящим обезпечением прикосновенных. Слава, польза, благоденствие России паки верховно возросли под премудрейшей Державой Вашего Императорского Величества. Европа от северо-запада до юга поднятое оружие повергла пред освящен-нейшие стопы Великия Екатерины! И Азия трепещет».
Суворов уже раскаивается и признается Хвостову:
«И с какими ж гусями… сей К[нязь] Г[ригорий] Александрович] имеет дело. Всего больше я могу остаться между неба и земли. Я в счислении на юге и по обстоятельствам… легко исключусь. В норде служу, но чужая команда не постоянная. Вот мое перспективное благосостояние! Разсмеется К[нязь Пригорий] Александрович] Щотемкин].
Да, он проиграл, пойдя против «батюшки князя Григория Александровича». Какое-то затмение окутало его ум, и он «принял ель за сосну».
С удвоенной энергией Суворов занимается строительными работами на шведской границе. «Государева служба мне здесь несказанно тяжела, — пишет он Хвостову в середине августа, — но по святости усердия невероятно успешна: прибавление вящее практики по инженерству…»
«По тяжкой работе пишу. Против 20 ч[исла] буду в Вильманстранде и, ежели сюда (в Кюменьгород. — В. Л.) на краткое время не обращусь по Роченсальму, еду в Нейшлот… Поручением мне Финл[яндско]й дивизии поспешить. Я от нее могу откомандирован быть повсюду, но в ней мне будет пристань… И Г[раф] Б[рюс], Г[раф] И[ван] С[алтыков], К[нязь] Р[епнин] и кого хотите — мне препоны. Они лутче уступят достоинству родства и свойства, нежели достоинству моих испытанных качеств. Для России ж хоть трава не расти!» — читаем в письме Хвостову от 10 сентября.
Через десять дней — новые вопросы и терзания: «Для чего же я не Генерал-Адъютант, как то почиталось немудреным?.. Что ж я до сего выиграл, кроме времянностей, правда, к пользе доказал мои качествы, но неприязненного мне К[нязя] П[отемкина] зделал или вечным злодеем, или обратиться мне паки к нему в сателиты, последуя всем протчим до единого, и в обоих видах ждать гибели?» Мнительный и легкоранимый генерал страдал от неопределенности своего положения: «Между тем знаю, что Граф Безбородко мне сюда предграждал. Так ныне, по наказу Князя Потемкина: "Дивизиею погодить его обременять, он потребен на важнейшее". Он же Петру Ивановичу Турчанинову: "Ему давно Финляндская дивизия определена"… Но положение мое так странно, что мне почти хоть миновать Санкт-Петербург. Или вспятить могут».
23
Вертумн — древнеиталийский бог времен года, изображался, как правило, в виде садовника с плодами разных сезонов. Упоминая Вертумна, Суворов намекает на возможность вынужденной отставки.