В конце сей-то эпохи увидел Дуню приказчик Иван Гостинцев и присватался к Дуне купец Дроздов, который узнал ее на званом обеде у одного общего родственника в дальнем колене и захотел непременно иметь своею женою. Чужой был вне себя от восхищения, услышав это желание от богача, о котором шла слава по всему городу, у которого на железных заводах оказались незадолго пред тем прииски золотой руды. Тотчас известил он об этом жену и дочь, во всем готовую исполнять родительские повеления. Мы знаем уже, что назначен был смотр, знаем, чем он и кончился. — Здесь прибавим только, что Дуня, вовсе не думавшая сначала о сопротивлении, при первом взгляде на жениха почувствовала к нему непреодолимое отвращение, которого объяснить сама себе была не в состоянии. Лишь только вошел он в гостиную, она побледнела, задрожала и упала бы в обморок, если б подоспевшая мать не успела посадить ее на стул. Бедненькая! — Как будто бы злой дух ее жизни представился глазам ее. — Во весь вечер не смела она поднять глаз на него и сидела, потупившись, как к смерти приговоренная. Все заметили это, даже отец, который отроду никогда не обращал внимания на женские вычуры, и по разъезде гостей, чтоб предупредить всякие отговорки, объявил решительно дочери свою волю. — О положении Дуни после этого несчастного смотра нечего говорить больше того, что известно уже читателям из разговора ее няни с Гостинцевым.
Вечером на новый год собралось к Чужому множество купеческих девушек на игрище. В пять часов среди шумного веселия беззаботной молодости начались игры, гадания, песни, пляски. Девушки разделились на купы. Одни составили кружок, взяли блюдо с хлебом и солью, углем и глиною из печи, положили на него по кольцу, перстню и серьге и начали петь святочные песни. После каждой песни вынималась с блюда, закрытого полотенцем, какая-нибудь вещь, и по содержанию песни судили о судьбе той, кому принадлежало вынутое. Счастливее всех, по общему приговору, была соседка Дунина, которой пропелась самая благоприятная песня:
Нашей Дуне досталось что-то двусмысленное, растолкованное в разные стороны:
Матери непременно хотелось услышать что-нибудь утешительное, верное, и она упросила девушек, против постановления, поставить Дуню опять в черед, и ей пропелося:
Другие девушки, вопреки запрещению старух, лили в воду олово, свинец, воск; прочие играли в фанты. Самая забавная игра была в молчанку: в кругу по очереди становилась девушка, делала всякие странные телодвижения, одни за другими без остановки, кривлялась, скакала, прыгала. Прочие должны были подражать ей, а неуспевшие платили фанты. Игры прерывалися беспрестанно теми девушками, которые прибегали со двора и рассказывали тамошние похождения. Одной на воззвание: «Залай, залай, собачонка, завой, серенький волчок», — послышался вой и лай вблизи, другой вдали, третьей ни вблизи, ни вдали; четвертой встретился Онисим, пятой Дормидон; шестая слышала под закормом, как мелют жернова на мельнице, как пересыпают хлеб в житнице, как молотят цепами на гумне; одной, напротив, почудилось погребальное пение, у другой башмачок лег носком к воротам, и бедняжке сгрустнулось о том, что не быть ей в том году замужем. Подруги стали утешать печальных, ласкать, щекотать. Иные побежали нарочно к поленнице, приволокли с собою длинные, кривые, суковатые поленья и жаловались, что у них будут такие неуклюжие мужья. — Наконец принесли с насести курицу и рассыпали пшена по полу на столько кучек, сколько девушек было в комнате. Дунину кучку курица начала клевать прежде всех, все приступили к ней с поздравлениями, предрекая ей скорое замужество, и пропели ей следующую свадебную песню: