Он подошел к Гостинцеву, сбиравшемуся также из церкви.
— У нас есть дельце до вас, государь мой, покорнейше прошу ко мне на чашку чаю.
— С большим удовольствием, сударь, если я чем могу служить вашей милости, — учтиво отвечал приглашенный — и они отправились…
Я не думаю, чтоб нужно было здесь рассказывать, каким мелким бесом рассыпался гость перед хозяином, — с каким искусством умел прикрыть низкое свое происхождение — изукрасить настоящее свое звание — с какою вежливостию и обстоятельностию отвечал на его вопросы (кроме только сделанных в то время, когда из дверей ближней комнаты кто-то стал на него выглядывать). — Читатели легко могут представить себе эти подробности. — Старик был очарован им и решился на последнее испытание.
— Скажите, батюшко, не случалось ли чего с вами на новый год?
— На новый год я был в гостях у своего хозяина, но на другой день произошло странное: я увидел у себя на безымянном пальце чужое кольцо вместо своего…
— Дуня, Дуня, Афимья Федоровна, сюда!
Они вошли. Гостинцев встал и поклонился им.
— Нравится ли тебе эта девушка, государь мой? — продолжал старик. — У нее 500 000 капиталу. Надеюсь, что ты не побрезгуешь ею. Ты ее суженый.
Гостинцев, вне себя от удивления, кланяется в пояс и божится, что во сне не грезилось ему такого счастия.
— По рукам же, зятюшко; жена, снимай со стены Николу. Благословим жениха и невесту. Целуйтесь, дети.
Дунюшка запрыгала от радости. Их благословили, а потом, потом — что говорить много! — веселым пирком да и за свадебку. Они стали жить да быть, да добра наживать. Я там был, мед пил, по усам текло, а в рот не попало.