Я сидел, ждал. Думал, хоть Нинуля заметит, что меня нет, выйдет, узнает в чем дело, заставит подняться ко всем. Но нет, никто не выходил. Я поднялся сам, прошел к холодильнику, достал пива – ноль внимания. Так увлечены, что никто меня и не заметил. Снова спустился вниз.
И вот сижу и пью пиво, которое сам себе только что притащил. Никто меня и не заметил, когда я брал его из холодильника. Я еще нарочно так бутылкой о бутылку звякнул, так же и стакан доставал из шкафчика, чтобы лишний раз звякнуть, но и этого никто не расслышал.
Они сидели в гостиной и бурно обсуждали, как расставлять столы на свадьбе, а мне этого не надо.
Мне и свадьба-то не нужна.
Сказал бы так в свое время – и глядишь ничего бы и не было. А если и было бы, то без меня. А без меня – хоть на ушах ходите. Мне все равно.
Большие уже. Взрослые люди уже.
Ты, Леша, моего Сему не знал. Не видел никогда. Но ты знаешь, что у меня в Израиле брат с семьей и с мамой. Если б я им не сказал заранее, что свадьба будет, я б еще сейчас мог все отменить. Черт меня дернул вообще заикаться об этой свадьбе. Кому бы то ни было – не только им. Но они уже билеты заказали. Летят. Всей семейкой. Сема с Цилей. (Жену его так зовут). И мама...
Ну и, конечно, перед этим я тоже маху дал... Отсутствие здорового стержня сработало. Шумлю-то я много. Но толку... Видимо, проклятие трехтысячелетнего зова прет из меня фонтаном. Но не тем, что изыскал в нем великий мученик Гулага. Не страсть ножичком полоснуть, прославившая еврейского выродка Богрова, Мордко Гершевича, а слабость перед семейным очагом, семенем, прославившая незабвенного юдофоба Розанова, Василия Васильевича. Ужасным феноменом был. Евреев презирал так, что самому перед смертью страшно стало. Но зато никогда не скрывал, – напротив, всюду выпячивал, – что свою врожденную привязанность к полу и браку (какие деревянно-браконьерские словечки-то у нас для святейших понятий!) обнаружил исключительно в том самом жидовском трехтысячелетнем зове. Вот и во мне, судя по тому, что ни на что, окромя бури в стакане воды, не способный, ентот зов по всем жилкам разливается. Иначе распрощался бы с их поповской свадьбой – и поминай как звали. Так нет же, кровная привязка к семени, к ненаглядному отпрыску сильнее всего на свете. Едва только поманили пальчиком – пожалуйста, с распростертыми объятиями.
Еще в феврале, месяца полтора тому назад, мы с Кэрен отправились смотреть место для свадьбы, которое она, наконец, вроде бы выбрала.
Они мотались с Сашкой по Чикагским пригородам в поисках этого самого места черт знает сколько. Обзвонили около ста мест и около двадцати уже посмотрели. Но в каждом что-то не так. То кухни нет, то зал слишком мал, то зал слишком велик, то ни озера, ни пруда, ни речки рядом (ей особенно втемяшилось венчаться на берегу водоема), то день, который им предлагают неудобен, то еще какая-нибудь хренация не подходит. И все выглядело так, будто они опоздали. Все лучшее уже, оказывается, забито до конца года.
Был четверг, помню. Я с обеда ушел с работы, чтобы поехать с ней. Нинуля могла с ней поехать. Она в четверг не занята, и ей не нужно было бы уходить среди дня с работы. Но еду я. Кэрен так возжелала. И вот мы едем. Я, ее сестра, миловидная дурнушка с карими глазами, и она. Обе в легких курточках, хотя, в принципе, еще зима. Сашка тоже так ходит, от моды ни на шаг, зато умник великий.
– Вы же простудитесь.
Нинуля нажарила целое блюдо куриных котлет. Стоят, с ноги на ногу переминаются, словно писать хотят, котлеты уминают. Кэрен-то эти котлеты уже не раз ела, а для сестры – экзотика, шедевр русско-еврейской кулинарии.
Мы опаздываем, поэтому – на ходу, стоя. Шутки-прибаутки, я рюмашку опрокинул для храбрости. Как-никак, еду важное дело с официальными лицами обговаривать. Возбужден, горжусь. Не хочется признаваться, но в глубине души все же приятно: меня она выбрала, не Нину.
Наконец, уселись в машину, поехали. Я за рулем, Кэрен рядом, сестра ее позади. Сестру Викой зовут. Мы едем смотреть место для свадьбы, которое моя будущая дочь (невестка – дочь в законе, по-английски), наконец, выбрала.
Место, в самом деле, превзошло все мои ожидания. Русское дворянское гнездо, перевезенное за океан. Зимой здесь школа-интернат для миллионерских деточек. Озерно-лесная академия. Деревня так и называется – Лесное озеро. Lake Forest. Один из богатейших пригородов Чикаго. В летние месяцы два зала этой академии с прилегающими к ней библиотекой, кухней, верандой сдают под свадьбы. Огромная площадь, акров в пятнадцать-двадцать, два пруда – в середине живописнейшего лесного массива. Три строгие аллеи, разделенные хвойным кустарником, ведут от веранды к бассейну с фонтаном. Позади него возвышается старинная шестигранная балюстрада. Один пруд – сразу же у дома, другой – по другую сторону балюстрады. И оба окаймлены высоченными развесистыми ивами.