Дима с Лениным снова стараются около музыкантов, что-то подсказывают. Заминка. Едва уловимое спотыкание ритма. Нет, нет – все в порядке. Снова полетели во всю ивановскую.
Фрейлихс сменяется гопачком. Русский танец гопачок. Украинский, пардон.
Я – пас. Ноги не держат. Дыхание на отлете.
Выхожу проветрится – Исаак.
– Ты один здесь?
– Да нет, со звездами.
– Богат.
– Бог агат.
– Бог чего?
– Агат!
– Агатовый Бог?
– Ну а что же еще? Ах Наум, Наум, – сетует Исаак на мою деревянность и полнейшие нелады с юмором.
Я проглотил язык. Действительно не усек. Богат – Бог агат. Лишнее га. Га-га-га. Агатовый Бог – черный Бог. Каменный истукан. Черный Бог – чертов Бог. Покатилось-поехало. Надави на тормоза. Пьян я. Дюже пьян. Каменный истукан – каменный гость. Шаги Командора. Дон Жуан.
У Исаака жена-красавица, моложе его лет на десять. Хорошо погулял перед тем, как остыл при ней.
– Танцевать надо больше, Наум! – едко иронизирует он.
– Но свадьба, Исаак, причем не чья-нибудь – сына, – усердно оправдываюсь я.
Исаак прекрасно поет, прекрасно хохмит и играет словом, любит непонятные стихи, каламбуры, но никогда не танцует. Его так же трудно представить себе танцующим, как, скажем, Гегеля или Бердяева. Представить себе танцующего интеллектуала – вообще затея невозможная. Наверное, потому что в танцующем человеке есть нечто плебейское, духовно плебейское. Низкий вкус. Нагота души. Рубаха-парень. Разумеется, интеллектуал не может быть ни рубахой, ни парнем. Он может писать о них, идеи тонкие выдавать, но сам он из другого теста.
– Да, свадьба, – говорит Исаак. – Свадьба – и не в зуб ногой. Ну так есть какой-то смысл или нет? А, Наум? – и тут же переключившись, густым сердечным баритоном на хорошем чувстве мелодии затягивает мне прямо в ухо, чтобы перекрыть музыкальный вихрь, вылетающий из зала: Ах эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала... В чем же смысл, Наум? Неужели в том, чтобы так петь, плясать и все? А когда же дело делать? Вот в чем вопрос.
В луче его разумного и трезвого взгляда я чувствую себя беспомощнее мотылька. Непомерно стыдно. Неимоверно стыдно. И за свадьбу, и за свое легкомысленное погружение в ее тлетворные ритмы.
Куда провалиться? Его пламенный скептицизм уже поджег во мне уголек позора, который еще немного – и начнет ужасно жечь за бесцельно прожитые годы.
– Надо закаляться, как сталь, чтобы не было мучительно больно, – решаюсь я рыпнуться в бой, вооружась банальностью против банальности.
Но не тут-то было. Каламбур – его козырь, не мой.
– Надо закаляться, как де Сталь! Мадам де Сталь!.. Ну ты молодец, Наум!
Похвалил. Сдаюсь.
Спасла меня Танюша – огонь девочка, еще одна двоюродная сестричка моя. Она прилетела из Флориды специально на свадьбу, а я, подлец, не нашел и минутки, чтобы посидеть покалякать с ней. Так, на ходу чмокнулись нежно и пошли по сторонам.
Откуда она сейчас выпорхнула, я и не знаю. Но чистая фея, принцесса. В воздушном цветастом шифоновом платье, сквозь которое просвечивает облик бессовестной наготы. Пощечина общественному вкусу. Благо, юбка в два слоя да надгрудье, хоть и оголено широко, но со всякими ниспадающими рюшами-завитушами.
– Мадам де Сталь была хорошей курвой. Послушай, Наумчик, откуда у тебя такие славянские детки?
– Ааа, – говорит Исаак, – это секрет фирмы.
– А вправду. Ты настоящий жид с двухметровым рубильником, Нинулька – скуластая калмычка, а ваши деточки – настоящие славяне!
– Великолепно, – говорит Исаак, – вы очень тонко все подметили, за исключеньем одного.
– Давно все члены отвердели, за исключеньем одного, – прыснула озорно Танюша, процитировав чей-то фривольный стишок совсем не по теме.
– Вот именно. Ах Наум, какая у тебя сестрица! Но вы забыли об одном – как раз об этом исключенье.
– Я как раз об этом исключенье не забыла. У меня муж дома с седьмым десятком на носу!
– Да, это печально. Но когда оно еще не исключенье, а, так сказать, двухметровый рубильник, в еврейских руках оно способно на чудеса. Весь процесс называется очищением расы.
– Вы хотите сказать, еврейская кровь, попадая в калмыцкую, дает славянский плод?