– Вот чертяка! – восклицает жених. – Опять Кийр! Нет, нет, нет, я же говорю: куда бы я ни шагнул, всюду меня опережает Кийр. Имейте в виду, ежели я когда-нибудь отправлюсь в ад, Кийр и там окажется впереди меня и начнет подкидывать дрова под мой котел. Ой, ой! Стало быть, Кийр снова меня опередил! Что ты на это скажешь, Тээле?
– Не знаю, что и сказать, – улыбается невеста.
– А я так уже и до двух досчитать не сумею. Нет, какое там до двух – мне и до одного не досчитать. То, что он к Лутсу пойти надумал – еще куда ни шло, но то, что он меня уже опередил, это… это черт знает, что такое! Стало быть, он притащился сегодня в город на утреннем поезде. Разве же я не говорил: поедем-ка мы на паровике? Нет, лучше на лошади! И – на тебе! – этот прощелыга Кийр нас уже опередил!
– Ну и что с того, – оправдывается Тээле, – кто тебе мешает пойти сейчас? Это даже и к лучшему: последний разговор Лутсу крепче запомнится.
Тоотс зажмуривает один глаз и задумывается.
– Верно! Последний разговор запоминается крепче.
– Смехота да и только, как паунвересцы в Тарту наведываются, – замечает Пеэтер Леста. – То о них ни слуху ни духу, за несколько месяцев ни одного не увидишь, а то вдруг понаедут все скопом, словно раки в связке.
– Милостивые господа, благоволите ответить, – подает голос Киппель, покончивший со своей рюмкой грога, – о каком Лутсе тут, собственно, идет речь? Случаем, это не тот ли Лутс, который написал пьесу «Дельцы»?
– Этого я не знаю, – Тоотс пожимает плечами. – «Весну» он написал, это точно, а есть ли у него еще какие-нибудь сочинения, мне неведомо.
– Да, тот самый, – поясняет Леста и прыскает.
– Ну вот, так я и предполагал, – произносит торговец недовольным тоном. – К этому человеку и у меня дело есть. Знаете, господин опман, этот шельмец и обо мне тоже написал.
– Вправду? Хм-хм-хм…
– Бог свидетель. В «Дельцах» – это название пьесы – я выведен. Теперь ее тут, в «Ванемуйне», ставят, и куда я ни пойду, всюду – насмешки и издевки… Киппель да Киппель! [5]
– Ну что ж, тогда пошли вместе! – весело восклицает Тоотс.
– Всеконечно!
V
После некоторого размышления Тээле также выражает желание пойти к их бывшему соученику Лутсу.
– Ну чего там, отправимся все и – баста! – решает жених. – Надеюсь, что и ты, Пеэтер, от нас не отколешься?
– Так и быть, – соглашается, в конце концов, Пеэтер Леста, – пойду с вами, и вот что я вам скажу: сегодня мне бы никак не хотелось быть в шкуре Лутса. Подумайте только, мы на него навалимся, словно какой-нибудь карательный отряд.
– Да-а, – произносит Киппель, – как говорят немцы, кто не желает понять, тот должен почувствовать.
Торговец укладывает ножи и вилки обратно в ящик, сует его себе под мышку, надевает набекрень шапку – и он уже готов отправиться в путь. Несмотря на зимнее время, Киппель не носит никакой верхней одежды, только под пиджаком у него, как видно, надета какая-то вязанка, ворсистые рукава которой высовываются из-под обшлагов. Зато жениху и невесте приходится основательно потрудиться, прежде чем они вновь становятся похожими на два стога сена.
По дороге Пеэтер Леста заходит в аптеку, просит освободить его «еще» на часок-другой от работы, после чего странная компания направляется прямехонько к местожительству Лутса. Впереди всех шагает Киппель с полученным от Энгельсвярка ящиком, время от времени соскребая с каблуков наросты снега, затем – Тоотс и Тээле, препираясь по поводу нового костюма, замыкает шествие смущенный и улыбающийся про себя Леста.
Лутс проживает на одной из боковых улочек, на третьем этаже дома, расположенного в глубине двора. Подойдя к дверям, визитеры на мгновение приостанавливаются и вопросительно смотрят друг на друга, затем Киппель перекладывает посылочный ящик под мышку другой руки и решительно стучит.
– Войдите! – слышится из помещения.
Возле единственного окна маленькой комнаты стоит лысый человек и держит в руках книгу в сером переплете, вероятно, он ее только что читал или перелистывал. Увидев посетителей, он пытается спрятать под стол свои ноги в каких-то чунях, словно опасается, что гости именно за этими чунями и пришли. Перед дверцей топящейся печки сидит другой человек, – жители Паунвере узнают в нем своего школьного приятеля Аадниеля Кийра.
Киппель здоровается и немедленно приступает к делу.
– Извините, – произносит он, – не могу ли я переговорить с автором пьес Лутсом?
– Да, – слышится от окна, – это я.
– Весьма приятно! Моя фамилия Киппель, я тот самый человек, кого вы в своей пьесе «Дельцы» окрестили Вийлиасом Вооксом.
– Ах вот как, – с растерянной улыбкой произносит лысый писатель.
– Да, вот так. Я полагаю, вам не мешало бы познакомиться со мною поближе, раз уж вас писать обо мне сподобило. Постойте, постойте, я еще далеко не все сказал, будьте уверены, я сюда пришел не только затем, чтобы представиться.
– Само собой разумеется, – бормочет Лутс, беспомощно поглядывая на паунвересцев. Кийр встает со своего места у печки и многозначительно покашливает.
– Прежде всего, – продолжает рассерженный делец, – позвольте великодушно вас спросить, уважаемый господин, по какому праву глумитесь вы в своей пьесе над порядочными людьми? Разве же я или господин Ялак, или Паун, или Ойли когда-нибудь на вас покушались? А то, что мы объединились и хотели основать силикатный завод – это обстоятельство не должно вас касаться. Мне, по крайней мере, совершенно безразлично, чем вы в своей комнате заняты, читаете или поете, или пишете… только бы других не трогали и не унижали. Но вам, уважаемый господин, даже до того есть дело, что я в свое время заказал у Энгельсвярка мясорубку! Хорошо же, при мне и сейчас находится ящик с товаром от Энгельсвярка, но это вовсе не значит, будто по этой причине меня можно объявить преступником и выставить на публичное осмеяние. Я с большим интересом жду, что же вы, как автор пьесы «Дельцы», ответите мне на эти вопросы.
Киппель с торжествующим видом смотрит на своих спутников и подмигивает Тоотсу, словно бы ожидая от него похвалы своему ораторскому искусству.
– Может быть, вы, господин Киппель, – произносит Лутс тихо, – все же позволите мне, прежде чем ответить, предложить и вам, и вашим спутникам присесть. Будьте так добры! Правда, у меня, к сожалению, лишь два стула, но кто-то может сесть и на кровать, кто-то – на чемодан.
– Большое спасибо, не беспокойтесь, – отвечает Тоотс с дружелюбной улыбкой. – Мы сидели всю долгую дорогу от Паунвере до Тарту. Выкинули такую дурацкую штуку – приехали на лошади. Да, кстати, господин Лутс, вернее, мой школьный друг Лутс, позвольте и мне представиться вам – Йоозеп Тоотс… вернее, Кентукский Лев…
– …чью задницу его родитель исполосовал, как напильник, – пищит Кийр от печки, словно бы в дополнение к словам Тоотса.
– Д-да, д-да, я очень хорошо помню вас, школьный друг Тоотс. – Лутс улыбается с таким видом, словно и не слышал замечания Кийра. – Летом я видел вас в саду театра «Ванемуйне». Тогда я вас сразу узнал, а вы меня, по всей вероятности, нет.
– Сам-то я не узнал, что правда, то правда, но мне указал на вас наш общий школьный друг Леста.
– Школьный друг Леста… – пытается припомнить Лутс.
– Да, да, школьный друг Пеэтер Леста, – повторяет Тоотс. – Тот самый молодой человек, что стоит сейчас рядом со мною. Большой писатель и…
– Леста! – восклицает Лутс. – Вот чудеса, неужто же маленький Леста из приходской школы стал теперь таким рослым?! Мне казалось, я помню всех своих бывших соучеников, но Лесту… Нет, Лесту я бы никогда не узнал. Вот те на – Леста! Маленький, крошечный Леста…
– Да, – кивает Тоотс, – теперь он уже большой мужчина, а писатель – и того больше.
– Перестань! – Леста толкает Тоотса в бок, густо краснеет и отводит взгляд в сторону.