«Солнышко» счастья от «ромашкового рая»...
...Сидеть напротив, цветом локона любуясь;
соприкасаясь мыслями с твоей улыбкой —
ведь поцелуй в детском кафе будет ошибкой:
дочка всё видит... с малышнёй в кругу тусуясь!
— Иль наша дочь, Ань, посчитает себя взрослой:
«С вами сидеть хочу... и всё, что можно, — видеть!»
Попробуй только, Ань, дочь окриком обидеть —
на Волкодлака накричалась в жизни прошлой...
Детства глазёнками и взглядом карих глаз
когда-нибудь сможет ли Зверь налюбоваться?
Ведь это надо: так женой околдоваться,
что даже дочь считает: «Ну, как в первый раз!»
Внимая утончённости телодвижений,
в гармонию созвучий музыки вливаясь,
для Волкодлака! — танцем мамы впечатляясь,
дочь выбирает одно из своих решений:
у мамы путаясь в ногах, Зверя заставить
со славы подиума маму удалить,
чтоб на себя всю похвалу танца взвалить
и поцелуй от Хищника себе прибавить!
— Быть постоянно вместе, Ань... дома, в гостях;
бизнес-работу совместив с семейным счастьем,
время связав с секса желаний самовластьем;
забыв о том, кто приезжает к нам на днях —
тебе не хочется, Ань, жить такой мечтой
иль ты не веришь в виртуальности реальность?
Только всё это для меня — факта банальность,
даже когда не Тантрой жил — жизнью простой...
Как же мне убедить тебя судьбу доверить
власти созвездья лучшего мужского знака?
Мне, Волкодлаку, видите ль, дочь может верить,
а Анна — нет! Зодиакальное упрямство Рака?
...Прикосновеньями мешать Анне готовить,
улыбкой счастья расплываясь от касаний
с трепетом исходящих от жены желаний...
Кто над вниманием мужским будет злословить?
И каждый день — лишь так... и будет в любой век!
Чем Волкодлака, Ань, мечты плохи иль грёзы?
От наслажденья строчками Аннушки слёзы
я вижу мысленно... как Зверь иль человек?
*****
Фотокомментарий №0055
Темно-бордовый цвет раскрывшихся бутонов, —
с мерцаньем в сердцевинах роз звёзд-огоньков,
так схожих с трепетным биеньем мотыльков,
сгорающих над пламенем, средь криков-стонов
безмолвно-тягостных, — с правами сюзерена
над окружившими его подобострастно
вассалами из листьев, чувствовал прекрасно
себя, вольготно даже, не учтя суть плена,
что исходила от орнамента узора,
которым тот легко опутал уголки...
и угодил цвет в паутину, как в силки,
смертельно жадных до желания надзора
над судьбами живого — миром неживым,
с заманчивостью красоты 3D-цветков,
с сияньем вспышек-искорок средь завитков
винтажной вязи, что подобно ножевым
разрезам-вдавливаниям в плоть фотошедевра,
мигом залили пустоту жаром металла,
картину с Анной превращая в грань кристалла
с оправой из узорной чувственности нерва,
которым обернулся разум Волкодлака,
золота электропроводностью вдруг став,
права живого мира с неживым поправ,
милость явил страстностью слов, как клейма знака:
— Я раздевать хочу тебя Анной-Богиней,
иль Королевой, или женщиной-Колдуньей
(кстати, прабабка Анны ведь была ведуньей —
знать, «дело» бабки продолжает Анна ныне...)
и ощущать дрожь холодящую твою
так, что внутри меня вновь «бабочки порхают»;
крыльями сердце Аннушки так обнимают,
будто я там уже... в «ромашковом раю»!
Во взгляде Анны, как в распахнутой душе,
вот бы увидеть Волкодлака отраженье,
и, ощутив тканью одежды притяженье
пальцев-когтей-лезвий к женскому неглиже,
власти неумолимостью начать снимать
части одежды женской, Анну раздевая;
соблазн шёпота готов исцеловать
прелести тела, словом кожу обнимая,