В среднем приходится в нынешнем году по двадцать семь лошадиных сил на каждого работающего, а уборка тянется по два месяца. Непозволительная роскошь.
В хорошую погоду празднуем, а в плохую сидим и ждем. Так разве деды наши крестьянствовали? Не то отношение к земле, не любим мы ее.
И в тоне его голоса, в страдающих от этого разгильдяйства глазах было осуждение и желание, чтоб задумались, прониклись этой болью Маркелов, специалисты из «Победы». Те уклончиво покряхтывали, почтительно ожидая, к чему все это? Вроде они не больно плохо работают.
За окном клубилась вьюга, тоненько звеня в стекло снежной крупой. Далеко еще до посевной. Вон как вихрит снежище. И Виталий Михайлович «не посевной», не в яловых сапогах и галифе, а в отутюженном костюмчике, белой рубашке, праздничный. Посидим, послушаем. Маркелов кривился: Шитов придумал забаву какую-то, игру, заставил колхозы отчитываться о готовности к севу средь зимы. Причем чудно, перед ящиком с песком, который поставлен посередине райкомовского зала заседаний, освобожденного от стульев.
Вчера вечером с помощью гуаши, подзелененной ваты и кубиков главный агроном Крахмалев обозначил угодья «Победы», вычертил поля, ложбины, деревни, лес, вывел голубую змейку Радуницы. Красиво получилось, будто вид с самолета. И вот Григорий Федорович в своих зимних сапогах и в вечных, неистираемых бриджах махал указкой над этим ящиком. Наверное, был он похож теперь на начдива времен гражданской войны, докладывающего план будущей операции.
За окном по-прежнему клубилась вьюга, с мягкой упругой силой ударяясь в окна, а в красочном рассказе Маркелова все цвело, и плавилось в небе знойное солнце.
— Ну, а если дождь? — закинул вопросец Шитов, ероша мысок волос над выпуклым лбом. Маркелова это не смутило.
— У нас есть вариант и на ненастье. Ну-ка, дай, Федор Проклович. — И главный агроном Крахмалев протянул председателю «мокрый» вариант.
— Неплохо, — проговорил удовлетворенно Шитов. Ему нравилось, как, вытянув шеи, заглядывают в ящик специалисты из «Победы», как находчиво отвечают и смеются в ответ на его шутки. От вялого, унылого разнобоя, который был на вчерашнем отчете специалистов из «Труда», брали его тоска и тревога, а тут народ боевой и веселый.
Шитов поднял с места главного агронома Крахма-лева. Насупленный, мрачноватый, навис Федор Проклович над ящиком и, раскрыв пухлую записную книжку, проговорил, что прав товарищ Шитов, нет теперь такого, как в старину, отношения к земле, и начал рассказывать, как выглядят поля в разрезе последних пяти лет и где что, по его мнению, надо размещать. Умница был Федор Проклович. Шитов с радостным облегчением слушал его. Все бы так понимали землю. Этот дотошно знает, у какого поля южный склон, у какого северный, где надо сеять раньше, где обождать, где родится лучше пшеница, где овес.
Серебров с неприятной тревогой ждал, когда дойдет очередь до него. Насчет тракторов и дизельного топлива, о нехватке механизаторов он отбарабанит, тут все известно, а если спросит Шитов о прицепной технике, то услышит невнятный лепет. Сколько должно ее быть по бумажным отчетам, известно, а сколько на самом деле, знает, пожалуй, один Крахмалев, но спрашивать об этом у Крахмалева он постыдился: ведь тот предупреждал, что много борон да и сеялок осталось зимовать на пустырях и около полей.
Крахмалев начал уже говорить о них, но Шитов остановил его, помахав рукой.
— Пусть главный инженер скажет, а то мы его без работы оставили, — сказал он, щуря на Сереброва лукавые глаза, будто знал, что не сможет его ставленник толком рассказать о сеялках, плугах и боронах. Пропустив с отчетами у ящика с песком одиннадцать колхозов и совхозов, Виталий Михайлович изучил все хитрости и уловки, убедился, что прицепная техника — ахиллесова пята.
Серебров принялся обходить острые углы.
— Не умеешь отчитываться, — вставая, насмешливо оборвал Шитов. — Вон Маркелов из себя выходит, знаки тебе подает, что, мол, все готово к севу, но мало. Ему все мало. Удобрений навозил больше, чем весь район, и еще заявку на фосмуку подал. Аппетит, я вам скажу.
Маркелов распознал в этих словах не осуждение, а похвалу своей энергии, коротко хохотнул, но от ответа ушел.
— Ошибка, наверное, в отчете, не должно быть столько, — скромненько сказал он. — А прицепной техникой у нас Крахмалев занимался. Будь добр, добавь, Федор Проклович, к отчету Сереброва.
Спас Маркелов своего незадачливого инженера, поднялся опять мрачный Крахмалев со знаменитой записной книжкой в руке и, вгоняя Сереброва в краску, стал рассказывать, где и как хранятся лущильники, бороны, сеялки. Подобрали, оказывается, почти все, пока путешествовал он по «различным странам».
Дотошный отчет закончился, и ложкарские главные специалисты, начальники участков грудой высыпали на крыльцо. Вьюга угомонилась, выглянуло солнце, крыльцо было мокро от капели, белизна била в глаза. С хрустом давя опавшие сосульки, Маркелов подошел к машине, крикнул:
— Гарольд Станиславович, ко мне!
Распахнув дверцу, он подтолкнул Сереброва на сиденье и сам бухнулся рядом. Крутнулась оплетенная хлорвиниловым шнуром «баранка», и машина рванулась по улице. Отчего-то не посадил Маркелов никого в свою машину. Одного главного инженера выделил из всех. Даже секретаря парторганизации Крахмалева не взял. Машина свильнула в сторону. Куда везет его Маркелов?
Григорий Федорович, цепко ухватив Сереброва за плечо, приблизил свое каленое морозом, битое оспой лицо с пористым толстым носом.
— Ты слышал, что говорил Шитов о шефах? «Чугунку» за нашим районом закрепляют. И ответственный за шефство Макаев — главный инженер.
— Ну, слышал, — не понимая, ответил Серебров. Когда сказал об этом Шитов, он просто удивился тому, что добился-таки Виктор Всесильный высокой должности. А вот Маркелов ухватил что-то еще.
— Ты же знаешь Макаева? — наседал он, требовательно глядя в глаза.
— Предположим, — осторожно ответил Серебров, поняв, что председатель опять заговорит о поездке, на этот раз к Макаеву, но тут — шалишь. Ни в коем случае он не поедет. Сереброва всегда настораживало упоминание о Макаеве. Ничего приятного от этого человека он не ждал. А у Григория Федоровича, судя по всему, в голове уже сплелась сеть, которую он надумал с помощью Сереброва закинуть в складские заводи «чугунки». Как решенное, Маркелов диктовал:
— Поедешь к Макаеву. Я вчера, как только узнал об этом шефстве, позвонил ему.
У Сереброва заныло сердце.
— Пошлите Козырева, — взмолился он, отодвигаясь в угол машины. — Я не снабженец, я инженер, мне техникой надо заниматься.
— Козырев — не тот Козырь, — отметая взмахом руки все возражения, проговорил с пренебрежением Маркелов и, почувствовав сопротивление, напер еще сильнее. — Что, остригут тебя там?
— Я ведь инженер, а не толкач, — повторил Серебров.
— Инженер, инженер, мое дело — техника, — передразнил его Маркелов. — Мое дело — хлеб, мясо, молоко, а я — школу строй, столовую строй, заботься, чтоб было где мыть, брить, кормить, веселить. Если мы разделим: это твое дело, а то — мое, не пойдет оно, Гарольд Станиславович, намотай это на свой ус, не пойде-о-от! Я вот возвращаюсь из Бугрянска — руки в крапивнице. Думаешь, легко христарадничать да клянчить?
Председатель отвернулся от Сереброва раздосадованный. Чего стоит «христарадничание», Серебров знал, но если бы ехать не к Макаеву.
— Мне надоело все это! Противно, унизительно! — ударяя зажатыми в кулак перчатками по колену, крикнул Серебров. — Когда это кончится?
— Д-да, я вижу, ты чистоплюй, — проговорил разочарованно Маркелов.
— Ну и пусть чистоплюй, — проворчал Серебров, отворачиваясь к окну. Капитон, непроницаемо спокойный, вел машину, не встревая в разговор. «Газик», качнувшись на повороте, свернул к вокзалу и остановился около знака «Первый вагон». Шофер молча выбрался из машины и, засунув руки в карманы меховой куртки, побрел по платформе, чтобы не мешать председателю и инженеру сердиться друг на друга.