Папа не смотрит в мою сторону, пальцы его беспокойно ударяются друг о друга, отскакивают, снова ударяются. Папа вспоминает, восстанавливает в деталях наше знакомство.
— Вы предполагали меня встретить здесь или мы на равных: дочь перехитрила обоих?
— Я догадывался, смутно догадывался.
— Разве… — он посчитал вопрос ненужным, осекся.
— Нет. Она мне ничего не говорила. Филолог, ученик Виноградова, все остальное — пока мы ехали сюда: папа любит, папа не любит…
— Узнаю. С моими дочерьми не соскучишься. Надеюсь, — губы дернулись в досадливой усмешке, — я небезнадежен. Дочь остра на язык, она не пощадит.
— Напротив, все очень фундаментально.
— Да-да, я помню, вы желчный человек. Вы ведь работаете? Где?
«Какая жалость, я подготовил целый монолог. Немыслимо, если все придется уместить в два слова: я архитектор.
Уважаемый профессор, вот уже второй раз вы лишаете меня пафоса, это неразумно и нерасчетливо с вашей стороны.
Иннокентий Петрович Савенков, пролетарий умственного труда, иначе — интеллигент. И труд мой, уважаемый профессор, не есть явление условное, а скорее наоборот, действие сугубо реальное — мы строим.
Так что не извольте беспокоиться: дочь ваша свела знакомство с человеком вполне приличной профессии и достойного поведения. Ну а семья, она присутствует в лице милой и доброй мамы, которая, как и все мамы, абсолютно уверена, что ее сын если не гений, то талант, если не талант, то незаурядность. Как она смотрит на наше знакомство? Как все матери. Ждет, когда откроется дверь, на пороге застынет ее непутевый, взбалмошный сын и произнесет единственную, неповторимую в своем роде фразу: «Познакомься, мама, это моя жена». Мама обязательно расплачется, скажет, что я пошел в отца, такой же сумасшедший.
Про отца я вам ничего не скажу. Отец погиб, когда мне было шесть лет. Да и стоит ли рассказывать? Война есть война. У всех «похоронок» один цвет.
С вашей дочерью я знаком давно. Так давно, что даже стал забывать, где и как произошел этот примечательный факт. Я ее знал всегда, вечно. Теперь, я полагаю, вы догадываетесь, как это серьезно».
В этом месте положено случиться паузе. Я встану и голосом, схожим с плохой магнитофонной записью (мне простят мое волнение), скажу: «Прошу руки вашей дочери… Не терзайте меня вопросами о моем мировоззрении. Поверьте — оно полностью соответствует нашему удивительному, быстротекущему времени. Не расспрашивайте меня о пережитом, оно малоинтересно, не задумывайтесь о будущем — оно принадлежит нам. Скажите «да», и… Иннокентий Петрович Савенков отвесит вам низкий поклон уважения».
Мой пафос был неподдельным, меня распирало желание произнести эту речь-монолог. И я, наверно, произнес бы ее, если бы папа вдруг не встал, еще раз попытался развеять дым и, словно извиняясь, добавил:
— А впрочем, я знаю… работаете. Ада рассказывала… Вы архитектор?..
— Да…
Папа приоткрыл штору на окне, долго разглядывал улицу. Прямоугольные квадраты панелей делали стены домов похожими на вафли. Дома были длинны, расстояние скрывало просветы между домами, и казалось, что улица с обеих сторон сдавлена двумя одинаковыми вафельными стенами. Во втором ряду стояли дома-свечи, тоже одинаковые, с гудронными разводами по белому фасаду, отчего издалека виделись забинтованными. Краны маячили где-то в конце улицы, а здесь, вблизи, дома были заселены, и то, что издали заметить невозможно, тут лезло в глаза, будто, помимо изъянов, ничего иного не существовало. Отсыревшие голубовато-серые панели с потеками под каждым карнизом, сбитые ступени у входа, из которых торчит железная арматура, и над всем этим забытый транспарант, выцветший от солнца, дождя: «Сдадим объект досрочно к…»
— До-сроч-но, — разбивая на слоги, читает папа. — А срок-то дождичек смыл! Молодец дождичек!
Глаза с хитрецой, папа пропускает пальцы через окладистую бороду, взгляд красноречив.
— Знаем мы вашего брата. Архитектура будущего! Русский модерн. А по сути — коробковщина, дома-времянки. Ну-с, что вы на это скажете?
— Ничего. Это все равно, что, оказавшись в зале суда, где судят рецидивиста, услышать в свой адрес, лишь на том основании, что вы по профессии педагог, обвинение прокурора: «Ваша работа».
— Отчего же? Прокурор прав…
— Нет. Если этот архитектурный опус — моя работа, то в такой же мере он и ваша работа. Мы созидаем будущее, а вы учили нас постигать настоящее.
— Браво… И все-таки в ваших суждениях есть изъян. Формула: «Мы отвечаем за все, что было, есть и будет на этой земле» — справедлива. Сопричастность формирует ответственность. Куда же подевалась дочь? — Папа выглядывает в коридор. Нетерпеливо оттягивает подтяжки, и они громко шлепают по ухоженному телу. — Мы ждем! — в голосе и легкое раздражение, и легкая настойчивость. — Эй, кто там на кухне? — Папа складывает руки рупором и трубно гудит в коридор: — Мы ждем!