— Проводите меня на место. Я не хочу больше танцевать.
Нескончаемая череда участия! Незнакомые лица улыбаются мне, незнакомые голоса не скупятся на похвалу, незнакомые руки треплют по плечу, трогают за локоть, отчего моя неловкость лишь возрастает многократно, и как укор колкая реплика сестры Лиды:
— Вы нравитесь женщинам. Поздравляю.
Не знаю, кому отвечать, а фраза едкая, засела в мозгу. Жду, когда череда улыбающихся лиц останется позади. Туда, к пустым стульям, как к острову спасения. Уединение минутно, говорю торопливо:
— Не понимаю, почему вам так хочется разозлить меня именно сейчас и именно здесь.
— Разозлить вас? — сестра Лида смеется. Манера смеяться у Лиды нагловатая, броская.
— Нет-нет, вылеты отменены. Дождь.
— Что?
— Семейная шутка. Наш телефон все время путают, спрашивают аэропорт. Обычно отвечаем: «Вылеты отменены. Дождь». Вы хотите вернуть билеты? — Сестра Лида медленно опускается на стул. — Как здесь душно! Я наговорила глупостей, забудьте этот бред.
— Если вы настаиваете.
— Оставьте высокопарный стиль: «Если вы настаиваете…», «Как вам будет угодно…». Ради бога, не становитесь в позу римского сенатора. У вас другая роль. Почему вы молчите?
— Жду…
— Чего именно?
— Когда вам надоест меня воспитывать.
— Вот как? Недурно пущено. А впрочем, вы правы, жених. Я старая сварливая баба.
— Этого я не говорил.
— Да, — соглашается сестра Лида. — Не говорил, но подумал.
Сестра Лида печально улыбается:
— Ты знаешь, жених, мне не следовало приходить на эту свадьбу. Чужая радость не греет. Хуже — она забирает оставшееся тепло. Приходишь лишь для того, чтобы убедить себя: «Ты не одинока. Чем радостнее начало, тем тревожнее путь». Пустой номер. Твоего усердия не оценят. Все заняты собой. Никто не нуждается в проповедниках. Грехов достаточно, но никого они не тяготят… Господи, как же здесь холодно! Скажи им, чтоб закрыли окно.
Я послушно поднялся, но она удержала меня, поднесла палец к губам:
— Тс-с! Один совет. — Поманила к себе и зашептала торопливо, обдавая лицо горячим дыханием: — Во всем должно быть чувство меры. И в откровенности тоже… Особенно с женщинами.
Я хотел что-то ответить, но не успел — всех пригласили к столу.
— Друзья мои, — сказал папа. — Жребий брошен. Рубикон перейден. Выпьем за мужчин.
Пропажу обнаружил старый Семен. Щемящее чувство тревоги больно толкнуло в бок. Он вздрогнул во сне, проснулся. Он был суеверен, этот старый цыган. «Шофер оказался несговорчивым, не к добру это». Бесшумно поднялся, старательно обошел разметавшегося во сне Лело, откинул полог… Белесый рассвет завис над табором.
Туман стлался по земле, старик поежился.
— Студить начинает, — сказал он вслух, зачем-то посмотрел под ноги. В траве застряла недокуренная сигарета. Поднял. Судя по всему, бросили вот-вот, сигарета была еще сухой и теплой. Потер меж пальцев, табак послушно высыпался на ладонь…
— «Дымок», — одобрительно пробурчал старик. В зубы ткнулся холодный мундштук трубки. Старик закурил.
«Кого же с конем послать? Дело не шутейное. Тимошку? Нет, Тимошку нельзя, горлом слаб. Руслана, а кто за лошадьми ходить будет? Руслан при деле, Лело еще мал. Значит, Антона. Этот что хошь продаст. Правда, в деньгах аккуратности нет. Больше некого, пусть едет. Дело рисковое, по нему как раз. Ну а деньги? Что ж деньги? Деньги стребуем».
Он подошел к загону со стороны поля. Ему не хотелось, чтобы конь увидел его. Старик раздвинул кустарник и обомлел: коня не было. Его не было ни в загоне, ни на старой стерне, он не пылил по дороге, его не было вообще.
— Ушел, — потерянно прохрипел старик и, обессилев, прислонился к дереву. — Ушел!
Произносить заклинания не входило в привычку старика. Одного пинка оказалось достаточно, чтобы сторожа проснулись.
— Храпите, сучье отродье! — процедил старик сквозь зубы.
Тот, что был выше, вскочил сам, второго старик поднял за шиворот.
— Ну, чего глаза вывалил! Убью, вошь непутевая!
Старик занес тяжелый кулак, но тут произошло непредвиденное: рука плетью рухнула вниз, старик покачнулся, обмяк и стал медленно сползать на землю.
Он был суеверен, этот старый цыган. «Несговорчивый шофер — не к добру. Ох, не к добру». Табор проснулся.
Было около шести утра. Младший лейтенант милиции Григорий Чмырь, сморенный вконец безликим дежурством, благополучно дремал, притулившись к теплым батареям, как раз в том месте, где две стены комнаты образовывали довольно острый угол. Подобие геометрической фигуры помогало лейтенанту удерживать собственное тело в вертикальном положении, а значит, и довольно рельефно обозначать свое присутствие за столом, скорее напоминавшим столярный верстак, нежели кабинетную принадлежность.