Глава 14
Он лежал в бархатной тьме под толстым одеялом, ощущая теплую тяжесть девочки на своей груди и ее дыхание на своей шее. Она не спала, она прижималась к нему очень осторожно, помня о его ране, но он чувствовал прикосновение ее теряющих мягкость сосков и тепло ее живота на своем бедре.
Он легко провел руками вниз по ее спине, обратно – и тонкая ткань рубашки легко скользнула вверх под его ладонями, ритм ее дыхания изменился, он ощутил, какая она горячая, у нее была глубокая ложбинка вдоль спины и выпуклые ягодицы.
Он коснулся щекой гладкой кожи ее головы, ее дыхание пахло так, как пахнет теплый воздух после майской грозы, от ее тела поднимался отчетливый сексуальный аромат, ее бедро чуть дрогнуло, и он чуть отодвинулся, чтобы не касаться ее восставшей платью, но она придвинулась снова, и он улыбнулся в темноте от наслаждения – «Кама-Сутра» могла рассыпаться и пасть во прах перед такой игрой.
Он слышал биение ее сердца и биение соков в ее теле и раскрывался навстречу своим истрескавшимся сердцем и израненным телом, и потеплело, и снег перестал идти в холодом мраке его души.
Она обхватила руками его шею, он ощутил вкус ее губ и удивленное движение ее ресниц на своем лице – ее никто никогда не целовал, она не знала, что это такое.
Ей была известна единственная техника продолжения рода, позаимствованная у Герты-Меркк фон Цвилленбоген. Но он не был намерен продолжать род, изначально никчемный и не стоящий продолжения, он был намерен длить наслаждение, похищая его у первородного инстинкта, и разделить его искренне, до последней похищенной капли, излив в капсулу времени их тел, возникшую посреди холодной и никчемной и никчемной Вселенной.
Это оказалось гигантским предприятием, заполненным мучительным, как само существование, оргазмом – любовь с ней была весьма отлична от тоскливого соития с пахнущими несвежим салом кусками плоти, которые он раньше называл женщинами.
Она не двигала чем-то – она пульсировала сразу всем, сжимая его так и там, где он и не подозревал о существовании способности к сжатию, это длилось, и длилось, и длилось, как остановившийся взрыв, а время капало где-то, за пределами сферы, стекая по миллиардам пустых черепов, в которых миллиарды раз вспыхивали и гасли те же никчемные сверхновые звезды – беспощадно, бессмысленно и бесплодно.
Он забыл о том, что он есть, он исчез в горячей первоплазме девочки-полуживотного, он пульсировал в собственной крови ее влагалища и в каждой клетке, в которой выл запертый зверь, в каждом фотоне этого мира и каждом атоме, изнывающем по делению.
Но рана ныла в его груди, которой не было, он сам был раной, в которую вкладывал пальцы, чтобы убедиться в собственном существовании, и собственной кровью искупал свою жизнь, утекающую сквозь вложенные пальцы, он был ранен миром – за миром был должок.
И когда его животная любовница, полуангел, полудемон в последний раз напряглась и раскрылась, истекая смешавшимся соком их тел, в черной пустыне его души пророс бледный росток понимания, зачем он сюда пришел.
Глава 15.
- Я экспериментировал с ними, - сказал Дед, - Теперь эти собаки уже не совсем собаки. – Они шли по одному из узких и вонючих бетонных коридоров, соединяющих еще более зловонные мусорные туннели, впереди, оборачиваясь иногда и посверкивая фосфорическими глазами в лучах фонарей, бежали трое здоровенных черных псов. – Я могу быть уверенным, что вы снова не создаете буферную зону? – спросил он. – Можете. Теперь уже нет смысла создавать иллюзии, вы приняты в компанию жителей реального ужаса.
Они вошли в туннель, в котором он уже бывал или очень похожий. Собаки остановились, как вкопанные и начали принюхиваться, пригнув плоские головы. – Что-то здесь не так, - сказал Дед, - Ну-ка, выключите-ка фонарь, - и выключил свой. Вокруг них, в бархатном мраке начали медленно разгораться созвездия зеленоватых огней. – Что это такое? – спросил он. – Не знаю, - растерянно ответил Дед, - Такого еще не было.
Своды исчезли, почва ушла у них из-под ног, туннель никуда не делся, но стал невидимым, свечение, наливаясь интенсивной зеленью, казалось висящим в пространстве, и от этого кружилась голова, казалось или действительно стало свежее, перестала ощущаться вонь, и в воздух проник тонкий запах гиацинта.
- Похоже, он реагирует на вас, - сказал в темноте Дед. Сложный узор казавшихся взаимосвязанными туманностей, спиралей и россыпей зеленых звезд был неподвижен, но стоило зафиксировать взгляд в любом направлении на любом из фрагментов картины, как вся система, оставаясь на месте, приобретала качество движения справа налево и вниз, им пришлось сесть на корточки, чтобы не упасть – казалось, звезды играют в прятки со взглядом, неуловимо смещаясь вне поля зрения. – Что за хреновина, - пробормотал Дед, - Кажется, что туннель идет во всех направлениях. Не нравятся мне эти игры. – Он включил фонарь – и пространство сразу приобрело объемность, замкнутость и вонючесть. Собаки, пластом лежавшие на земле, встали на ноги. – Что-то наш узник разыгрался, - ухмыльнулся Дед, - Следует показать ему, кто здесь хозяин. Наденьте-ка очки, - он достал из сумки две пары защитных очков и ультрафиолетовый фонарь с мощной батареей, - Ща, я его шибану пару раз, - он нацепил очки и дважды нажал переключатель. Две вспышки озарили туннель. Собаки взвыли.
- Ну, вот, - удовлетворенно сказал Дед, - Теперь не до фокусов будет, - и на ощупь завозился, щелкая кнопкой обычного фонарика. – Не вижу ни хрена, батарейки, что ли, сели. У вас тоже не горит?
А он, сняв очки, смотрел на ослепшего Деда и не понимал, что происходит. Туннель был озарен мягким фиолетовым сиянием, в нем косо шел черный снег, зеленое свечение на стенах исчезло, стены исчезли, туннель стал столбом фиолетового света, протянувшегося из бесконечности в бесконечность, в котором напряженно застыли фигуры трех черных псов, и копошился, как таракан, Дед со своим фонариком.
«Кто я и где я?» - подумал он, псы повернули головы в его сторону, их глаза были, как серебряные дыры. – Да зажгите спичку! – раздраженно сказал Дед, - Я забыл свои. – Пойдемте, - он взял Деда за руку, - Надо выбираться отсюда. – В сиянии стали проступать структура и формы, собаки сорвались с места, он двинулся вслед за ними, торопясь в угасающем фиолетовом свете и волоча Деда к выходу.
- Да постойте! – Дед вырвал руку и выпрямился – жалкая и гордая слепая фигура в объявшей его тьме, - Не показывайте страха! – Он на ощупь пробрался к стене, достал из кармана нож, вырезал из пространства между стеной и полом кусок черной грязи и уложил его в полиэтиленовый пакет, - Теперь пойдемте.
Выбравшись из лабиринта, они укрылись в берлоге Деда и раскупорили бутылку коньяку, теперь все были настороже, в ожидании очередного налета на крыше Замка дежурил часовой.
Дед капнул в чашку мутно-желтый эликсир, - Выпейте, у меня такое чувство, что пора вас активизировать и приводить в форму, не зря Микос зашевелился. – В его присутствии у меня возникли мысли о смысле жизни, - заметил он. – Ха, у него возникли мысли, - Дед опрокинул свой коньяк в волосатую пасть, - Жизнь становится лучше и веселее, вам следует ускоряться, пока она не догнала вас сзади с молотком и гвоздями в руках. – Что вы имеете ввиду? – Дед перекосился в кресле, - Я имею в виду формулу скорости, достаточной чтобы улететь за сокровищами на небо, оставив в пропасти и во рже вора, который подкапывает и крадет. – Я не успеваю за полетом вашей библейской мысли. – А вы наращивайте скорость, а то не успеете за Микосом, и он вылетит через вашу макушку. Биокомпьютер человеческого мозга состоит из ста миллиардов нейронов, каждый из которых принимает информацию от десяти тысяч дендритных рецепторов и обрабатывает сигналы в двоичном коде со скоростью ста пятидесяти миллионов битов в секунду. Неужели вы думаете, что эта Вселенная существует для того, чтобы вы могли проживать тот вялотекущий процесс, который вы называете жизнью? Да за секунду человеческого времени в нервной системе происходят зоны времени, заполненные событиями, о которых мы не имеем ни малейшего понятия. Человек – это машина, созданная для того, чтобы миллионом способов обеспечить потребности нервной клетки, а то, что мы называем человеком – это застывший болван, который пялится через пару окон на статичные декорации, которые он называет миром. Очень возможно, что нервная система понятия не имеет о существовании болвана, да он и не существует реально, он – иллюзия в нейрологической Вселенной, где события происходят со световыми скоростями. – А вот хрен вам. Я – реальность. Я иду, куда хочу, и волоку свою нервную систему с собой, и я еду на ней, когда заставляю ее двигать своими ногами, пусть даже и, не зная, что в ней происходит. – Какими ногами? Единственная реальность – это атомная реальность, вы сто, в школе не учились? На энергетическом уровне человеческое тело – это туманность, где расстояния между атомами сопоставимы с расстояниями между солнцами в галактике. Что-то происходит в этой туманности, что вы осознаете, как желание двинуть вашей иллюзорной ногой или вашим иллюзорным хреном – вот и весь вам хрен до копейки, возьмите себе эту гадость. – Это не гадость. – Это глупость. Не будьте мальчишкой, который резвиться среди пыльных декораций, сшибая их наземь и полагая, что он – бог. Декорации – это не жизнь и нет смысла жизни в пыли под пыльными декорациями. Жизнь – внутри вас, там же, где и Царствие Небесное, об этом вам сказал Спаситель две тысячи лет назад. – Ничего он мне не говорил. – Я говорю вам – вы не бог, вы дьявол, но дурной, и кто-то должен научить вас профессии, пока не нашлись желающие искупить вашей кровью свои грехи, как они это сделали со Спасителем, который ввязался в наши дела, не зная толком, что тут почем.