Беседовавший за мной эльф вынул кинжал, и провел им мне по ногам — боли от ран я не чувствовал, так все затекло, но по ноге потекло теплое. Остальные же в это время свертывали лагерь, седлали лошадей.
— Тебя ждет незабываемая ночь, падаль! — улыбнувшись тонкими губами сообщил мне ублюдок — Твари ночи чуют кровь, они будут тебе рады. Впрочем — подмигнул он мне — Ты можешь их не дожидаться. Всего лишь подогни ноги…
— Стой! — вытянувшись в струнку прохрипел я — Убей мечом! Дай хоть нож, хоть палку — и убей мечом… Прошу…
Погибших позорной смертью в Чертогах Павших не ждут. Не видать им радужного моста и вечного пира славных, участь их достойна лишь жалости!
— Прошу…
— Ты, псина, поднял руку на меня и сдохнешь на веревке! — глядя в глаза, небрежно бросил мне эльфенок — И благодари нас, что некогда заняться тобой всерьез, тварь. Тобой займутся те, кто приходит по ночам!
Во рту пересохло, даже плюнуть в тебя нечем. Но… Я изо всех сил напряг мышцы шеи, и, толкнувшись от земли, врезал связанными ногами ему в грудь, и тут же захрипел, не в силах вздохнуть. Не ожидавший такого ушастый отшатнулся, отступив пару шагов назад, и хлопнулся на задницу, но тут же вскочил, выхватывая кинжал.
Его порыв придержал старший, поймав за плечо и выдав несколько фраз на своем свинском наречии. Младший послушался, и оружие убрал в ножны, вытащив из за пазухи другое: по виду деревянный нож, вроде тех, которые детям малым отцы вырезают — играться. Не слушая возражений старшего, он воткнул мне его в бедро, тут же вытащил, и с усмешкой показал обломанное острие.
— Веселой тебе ночи, псина…
Я мог только бессильно смотреть, как они собираются, и отчаяние захлестывало разум. Колдовать я не мог — попробуй поколдуй, если веревка впивается в горло, а от недостатка воздуха темнеет в глазах.
Эльфенок последним вскочил на лошадь, и издевательски помахав рукой, отвернулся. Ему уже было не до меня.
Нет, дружок, не отпущу тебя без доброго напутствия. Не получается колдовство — так прокляну добрым нидом! А смертное проклятие ведьмы — оно всегда сбывается.
Губы немеют, из горла вырывается не речь, а сипение пополам с кашлем.
Ветвь ясеня битвы не сдержит, FEHU
Крушителя бранных рубашек, URUZ
Огонь шума копий не служит, НАGALAZ
Вершителю подлых деяний. ISA
Стена птицы ран не укроет, URUZ
В буре мечей ублюдка, НАGALAZ
И солнце славных покинет, INGUZ
Навеки проклятую душу. ISA
Искра Имира потухнет — URUZ
Достойному дар предназначен, НАGALAZ
Хозяйка Железного леса, RAIDO
И Волка отец пусть услышат! RAIDO
О злобе и подлости предка, ODAL
Пусть семь поколений узнают, JERA
Словам моим станет порукой, INGUZ
Носящая Брисингамен. ANSUZ!
Веселись, пока можешь, ушастый дурак, скоро ты меня вспомнишь…
И, словно бы в подтверждение моих слов, мне почудился едва слышный шелест листвы того умирающего дерева из топей, что так любезно меня вышвырнуло из болот в озеро.
Хотя, наверное, показалось.
Глава 18
Я не люблю лес.
Сырой, промозглый, окутанный дымкой, он не вызывает во мне симпатий сам по себе, а уж когда я нахожусь в нем в одних портках и рубахе, подвешенный за шею к толстой ветке, он неприятен вдвойне. Рубаха промокла от пота и холодит спину, комары и мошка слетелись на пир, наверное, со всего леса, и кусают теперь во все места, до которых могут добраться, но это наименьшие из неприятностей.
По телу медленно разливалась противная слабость, мышцы затекли, ноги подгибались сами собой, но я пока находил силы снова выпрямлять их — пока есть силы, надо бороться. Хотя, сложно тут что-то поделать: связали меня на совесть, веревки взяли добрые, с узлами тоже не напортачили.
Ослоухие мрази.
Ветку они выбрали толстую, так что, как я ни извивался, как ни раскачивался — только шею стер до крови, да едва не удавился. Попробовал как-то подергаться, в надежде обломить ветку, через которую перекинута веревка и понял, что быстрее оторвется моя башка, чем она переломится. Извернувшись, попытался добраться зубами до веревки, и чуть не свернул себе шею.
И, словно затем, чтобы окончательно похоронить мое и без того нерадужное настроение, вдалеке завыли волки. А может, это и не волки, но все равно страшно. Да и какая, к йотунам, разница, кто там воет — оно мне не друг, и не все ли равно, кто именно вскоре заявится сюда на поздний ужин… Ужинать-то будут меня!