Мэдди ободряюще сжала его руку.
– Никогда больше не называйте себя трусом! Вы самый смелый человек из всех, кого я когда-либо встречала! Когда я думаю о том, какую пытку вам пришлось вынести в тех ужасных темных трабулях, мне просто хочется плакать. – И опустив голову на плечо Тристана, она действительно расплакалась.
Тристан ошеломленно тряхнул головой. Он ошибся, предполагая, что внушит Мэдди отвращение этой грязной историей. Очевидно, его откровения ничуть не изменили ее отношения к нему. Когда Мэдди выплакалась, на лице ее было столь же очарованное выражение… и это грозило бедой, если только Тристану не удастся сию же минуту выбить из ее головы идиотское представление о нем как о трагическом герое.
И это была не единственная его ошибка. Вторая состояла в том, что Тристан все же простудился. Следующие два дня и две ночи его лихорадило. Мэдди ни разу не упрекнула его в том, что он не прислушался к ее совету, однако в глазах ее явственно читалась укоризна.
Однажды она даже предложила ему задержаться на несколько дней в очередной гостинице, где они остановились на ночлег, но это лишь укрепило Тристана в его решимости как можно быстрее добраться до Парижа. Вечером девятнадцатого марта, когда они въехали в город, Тристан чувствовал себя слабым, как котенок. Мало того, он постоянно кашлял, а мышцы его то и дело сводило судорогой, отчего верховая езда превратилась для него в постоянную пытку.
В Париже было необычно тихо. Трудно было поверить в то, что Наполеон со своим войском вот-вот вступит в столицу. Ничто не предвещало того, что вечером горожане уснут под властью короля, а, проснувшись утром, обнаружат, что на троне снова восседает император.
– Надо заехать в Тюильри, – прохрипел Тристан между приступами кашля. – Каслри захочет получить отчет из первых рук о судьбе короля Людовика, а я, возможно, окажусь единственным, кто сможет предоставить ему эти сведения.
Вспомнив о фанатичной преданности, которую питал к Бурбонам ее дед, Мэдди кивнула в знак согласия, хотя больше всего на свете в тот момент она желала горячего обеда и мягкой постели.
У ворот королевского дворца собралась толпа. Тристан и Мэдди спешились и, ведя лошадей в поводу, направились к народу.
– Что происходит? – осведомился Тристан у какого-то грязного старика, опиравшегося на палку.
Старик окинул Тристана угрюмым взглядом из-под набрякших век.
– Ничего такого, что могло бы заинтересовать вас, святой отец. Толкуют, что Маленький Капрал сегодня ночует в Фонтенбло, а Жирный Людовик бежит в Гент. – Старик пожал узкими плечами. – Но какая разница, кто сидит на французском троне? Для нас, простых горожан, это ничего не меняет. – Подняв голову, он бросил взгляд на ворота. – Ага, вот и король, – заметил он, снимая шапку.
Мэдди увидела двух лакеев в ливреях. Они несли огромное кресло, в котором восседал толстяк в пурпурном атласном жилете, с редеющими седыми волосами и тройным подбородком, колыхавшимся, как пудинг.
Мэдди недоверчиво уставилась на него.
– Только не говорите мне, что эта жаба-переросток и есть тот самый король, за которого мой дед готов был пожертвовать жизнью! – шепнула она Тристану.
– Но это и вправду король, – прошептал он в ответ, сдерживая кашель.
Толпа приветствовала монарха со сдержанным энтузиазмом, и лакеи задержались на мгновение, чтобы король мог в ответ помахать народу рукой.
– Возлюбленные мои соотечественники, – произнес Людовик на удивление сильным и певучим голосом. – За себя не боюсь, я боюсь за Францию. Тот, кто разжег в нашей стране пламя гражданской смуты, обрушил на Францию и все несчастья войн с иными государствами. Он снова хочет надеть на шею нашей страны железное ярмо. Он намерен уничтожить конституцию, которую я даровал вам.
По толпе прокатился гром аплодисментов, а какой-то молодой солдат в потрепанной роялистской форме даже прокричал: “Да здравствует король!”
Король промокнул лоб кружевным платком и продолжал:
– Да будет эта конституция, эта гордость каждого француза, любящего свое отечество, нашим священным знаменем!
Толпа снова разразилась приветственными возгласами, на сей раз более искренними. Затем с помощью полудюжины крепких стражников Людовик Восемнадцатый сошел с носилок и уселся в богато украшенную дорожную карету. Напоследок Мэдди заметила, что король помахал пухлой, унизанной перстнями рукой из окна кареты, уже катившей на север, к бельгийской границе.
Глаза девушки наполнились слезами.
– Слава Богу, что моего деда здесь нет! Слава Богу, что он не увидел эту жалкую пародию на короля, дрожащую от страха перед Корсиканцем! – грустно проговорила она и огляделась вокруг. – Но у короля все-таки осталась горстка сторонников. Они хотя бы приветствовали его напоследок.
– Точно так же они будут завтра приветствовать Бонапарта, – сухо заметил Тристан. – Этот старый парижанин совершенно прав. Людям надоело сражаться не на жизнь, а на смерть, и они готовы с распростертыми объятиями принять любого, кто пообещает им мир и спокойствие. Но это не наша забота. – Он обвел взглядом толпу, уже заметно поредевшую. – Пока что мне не попалось на глаза ни одного знакомого, но удача может изменить нам. Надо покинуть Париж как можно скорее, прежде чем меня кто-нибудь узнает.
Усевшись в седло, он оглядел широкую улицу, полукольцом окружавшую Тюильри.
– Но сперва нужно добыть овса для лошадей, обед для нас с вами и постели, где мы могли бы отдохнуть хотя бы несколько часов. А как только рассветет, мы поскачем в Кале.
Мэдди устало взобралась в седло и последовала за ним по улицам Парижа. Уже почти стемнело. Миновав недостроенную Триумфальную арку, которую Наполеон велел воздвигнуть в честь своих побед, путники оказались в районе, где улицы сменились узкими кривыми переулками, а элегантные здания уступили место грязным хибарам и крошечным лавкам без витрин.
Дул резкий ветер. Сырой, тяжелый воздух над городом пропах грязью и отбросами, которыми были завалены старинные улицы. Одной рукой придерживая поводья, а другой прикрывая глаза от пыли, Мэдди старалась не отставать от Тристана, который гнал жеребца по лабиринту переулков.
Дважды он терял дорогу и проезжал по той же самой улице, которую лишь несколько минут назад оставил позади. Но, наконец, когда Мэдди уже решила, что они безнадежно заблудились, Тристан остановился в конце мощенного булыжником тупичка перед дверью, ведущей в полуподвал.
– Вот мое бывшее жилище, – пояснил он своей спутнице осипшим от простуды голосом и постучал в дверь. – Владелица этого дома моя старая приятельница. Здесь мы можем рассчитывать на приличный ужин и чистую постель.
Он постучал еще раз, и дверь, наконец, отворилась со скрипом. На пороге появилась миниатюрная темноволосая фигурка в белом пеньюаре.
– Тристан, друг мой! – воскликнула она, обвивая его шею пухлыми ручками. – Но зачем ты натянул на себя эту сутану? Она тебе не идет!
Тристан хохотнул, от чего у него опять начался приступ кашля.
– Это долгая история, Минни, и лучше рассказывать ее за стаканом вина и тарелкой хорошей еды. – Он передал поводья обеих лошадей вертевшемуся рядом с ним уличному мальчишке и велел отвести животных в конюшню, а затем легонько подтолкнул Мэдди к двери. – Минни, ты не могла бы пустить нас с другом переночевать? Нам нужны соседние комнаты, соединенные дверью.
Минни удивленно приподняла бровь, пропуская Тристана и Мэдди в дом.
– Итак, дорогой, ты не согревал мою постель вот уже десять месяцев, а теперь просишь устроить тебя на ночлег с этим… этим созданием! – Она смерила Мэдди презрительным взглядом.