Нашу родину буря сожгла.Узнаешь ли гнездо свое, птенчик?О мой лист, ты пугливей щегла!Что ты бьешься, о шелк мой застенчивый?
О, не бойся, приросшая песнь!И куда порываться еще нам?Ах, наречье смертельное «здесь» –Невдомек содроганью сращенному.
Болезни земли
О еще! Раздастся ль только хохотПерламутром, Иматрой бацилл,Мокрым гулом, тьмой стафилококков,И блеснут при молниях резцы,
Так – шабаш! Нешаткие титаныЗахлебнутся в черных сводах дня.Тени стянет трепетом tetanus[5],И медянок запылит столбняк.
Вот и ливень. Блеск водобоязни,Вихрь, обрывки бешеной слюны.Но откуда? С тучи, с поля, с КлязьмыИли с сардонической сосны?
Чьи стихи настолько нашумели,Что и гром их болью изумлен?Надо быть в бреду по меньшей мере,Чтобы дать согласье быть землей.
Определение творчества
Разметав отвороты рубашки,Волосато, как торс у Бетховена,Накрывает ладонью, как шашки,Сон и совесть, и ночь, и любовь оно.
И какую-то черную доведь[6],И – с тоскою какою-то бешеной –К преставлению света готовит,Конноборцем над пешками пешими.
А в саду, где из погреба, со льду,Звезды благоуханно разахались,Соловьем над лозою ИзольдыЗахлебнулась Тристанова захолодь.
И сады, и пруды, и ограды,И кипящее белыми воплямиМирозданье – лишь страсти разряды,Человеческим сердцем накопленной.
Наша гроза
Гроза, как жрец, сожгла сиреньИ дымом жертвенным застлалаГлаза и тучи. РасправляйГубами вывих муравья.
Звон ведер сшиблен набекрень.О, что за жадность: неба мало?!В канаве бьется сто сердец.Гроза сожгла сирень, как жрец.
В эмали – луг. Его лазурь,Когда бы зябли, – соскоблили.Но даже зяблик не спешитСтряхнуть алмазный хмель с души.
У кадок пьют еще грозуИз сладких шапок изобилья,И клевер бурен и багровВ бордовых брызгах маляров.
К малине липнут комары.Однако ж хобот малярийный,Как раз сюда вот, изувер,Где роскошь лета розовей?!
Сквозь блузу заронить нарывИ сняться красной балериной?Всадить стрекало озорства,Где кровь как мокрая листва?!
О, верь игре моей, и верьГремящей вслед тебе мигрени!Так гневу дня судьба горетьДичком в черешенной коре.
Поверила? Теперь, теперьПриблизь лицо, и, в озареньиСвятого лета твоего,Раздую я в пожар его!
Я от тебя не утаю:Ты прячешь губы в снег жасмина,Я чую на моих тот снег,Он тает на моих во сне.
Куда мне радость деть мою?В стихи, в графленую осьмину?У них растрескались устаОт ядов писчего листа.
Они, с алфавитом в борьбе,Горят румянцем на тебе.
Заместительница
Я живу с твоей карточкой, с той, что хохочет,У которой суставы в запястьях хрустят,Той, что пальцы ломает и бросить не хочет,У которой гостят и гостят и грустят.
Что от треска колод, от бравады Ракочи,От стекляшек в гостиной, от стекла и гостейПо пианино в огне пробежится и вскочитОт розеток, костяшек, и роз, и костей.
Чтоб, прическу ослабив, и чайный и шалый,Зачаженный бутон заколов за кушак,Провальсировать к славе, шутя, полушалокЗакусивши, как муку, и еле дыша.
Чтобы, комкая корку рукой, мандаринаХолодящие дольки глотать, торопясьВ опоясанный люстрой, позади, за гардиной,Зал, испариной вальса запахший опять.
Так сел бы вихрь, чтоб на париПорыв паров в путиИ мглу и иглы, как мюрид,Не жмуря глаз снести.
И объявить, что не скакун,Не шалый шепот гор,Но эти розы на бокуНесут во весь опор.
Не он, не он, не шепот гор,Не он, не топ подков,Но только то, но только то,Что – стянута платком.
И только то, что тюль и ток,Душа, кушак и в тактСмерчу умчавшийся носокНесут, шумя в мечтах.
Им, им – и от души смеша,И до упаду, в лоск,На зависть мчащимся мешкам,До слез, – до слез!
Песни в письмах, чтобы не скучала
Воробьевы горы