Днём здесь мрачнее, чем под включёнными лампами. Тогда она удрала от сырой ночи, от войны с невидимым врагом, в лазарет, с павшим бойцом на руках. Будто бы убаюкивала, потому что саму колотило. Из горла его больше не рвалось даже свистящее сипение. Только розовые пузырьки беззвучно лопались в уголках посеревших губ.
Вини руководили инстинкты. Она открыла дверь с ноги, закричала в никуда:
– Умирает! Умирает! Помогите!
Всполошённые медбратья приняли больного, унесли дальше по коридору. Та семенила рядом, уже тише, на манер охрипшей сирены, повторяла слова пустой мольбы. Привлечённый шумом громила в белом халате выскочил откуда-то из-за угла. Поравнялся с Вини.
– Что случилось?
– Умирает. Уми…
– Я понял. Случилось что, говорю?
Требовательный тон пробился через панцирь паники.
– При… пристрели… – последний слог проглотила вместе с комом в горле.
Мужчина сжал её плечо, открыл ладонь. Грубый жест означал:
«Ампула где? Давай сюда».
Капсула с остатками яда, спрятанная в чашечке бюстгальтера, словно бы обожгла кожу. Вини себя не выдала. Изобразила вселенскую растерянность. Как если бы уже на перроне обнаружила пропажу портмоне с деньгами, испуганно глядя электричке вслед. Страх подсобил, сделал из «растяпы» почти хорошую актрису. Уставший доктор только матюгнулся себе под нос. Оттолкнул от дверей реанимации:
– Нельзя!
Где нет окон, там не бывает сумерек. Вини, как хомячок в клетке, сновала туда-сюда, сидела прямо на полу, чуть на стены не лезла. Диссонанс с её нормальным поведением дал отсрочку – потом найдёт время гореть со стыда. Пускай никто этого не увидел.
Забеспокоилась уже, что о ней забыли, когда врач, наконец, вышел.
– Пациент в коме. Идите домой.
На посещение запрет не устанавливался. За полтора месяца Вини так и не выкроила часик. Судьба подтасовала карты – на работе завал. Очень кстати. Безусловно, кто хочет, ищет возможности, кто не хочет – оправдания. И наедине с самой собой можно признать, что просто не находит в себе сил прийти к нему. Он только спит, молчит. Толку? Правда, едва ли от этого легче.
Веки будто склеились. Продрать бы глаза, да рука не поднимается. От одной мысли о движении по телу пробегает ток. Голова закружилась, качнулась на взбитой подушке. Бесцветный мозаичный потолок сменился видом на прикроватную тумбочку. Сверкающий гранями стеклянный стакан и бутылка воды в недостижимой близости травили душу. Собираясь с силами не минуту и не две, Богат предпринял неудачную попытку дотянуться. Бесполезная конечность упала на полпути, ударилась о деревянный угол. В носу защипало от обиды и чувства беспомощности.
Скромно зачирикали дверные петли. Пациент уже понадеялся на медсестру, что напоит его. Но пришедший, прежде чем войти, робко постучал, как здесь не принято. Вместо медицинского халата и тряпичных туфель – серый свитшот, потёртые джинсы, боты в пластиковых бахилах.
Вини запоздало натянула полуулыбку, продержавшуюся не дольше секунды. Богат напугал её – часто задышал, пуча глаза, судорожно приподнимал тонкие руки, перебирал ногами под одеялом. Рвался из постели, но вялое тело не пускало.
– Ты чего? Это же я, – осторожно напомнила Вини.
Разумеется, она. Ужасные обрывочные воспоминания вспыхнули в пьяной от лекарств голове. Как в момент ссоры совершенно неожиданно за считанные секунды всё его нутро разъело адское пламя. Как он тонул в тумане, цепляясь за жену точно за спасательный круг. Горько-солоноватый, металлический вкус смерти. Визг колёс.
Проницательная Вини медленно подкралась к койке, покорно сутулясь. Стойко выдержала на себе испуганный взгляд, проговарила:
– Это не моих рук дело, Богат. Клянусь тебе.
«Как клялась брату в своём безденежье?»
Сирена всё усыпляла его бдительность.
– Я не убийца. Подумай сам. Ты мне нужен… Богат, пожалуйста.
Он окаменел, когда Вини опустилась на колени и накрыла своей живой ладонью его. Спокойно, буднично, будто прикосновение ей ничего не стоило. Первый, так сказать, тесный контакт по её инициативе уже произошёл, когда взяла его на руки на вершине каменной башни. Надо было просто переступить. Потом проще. Хроническое быстро не проходит. Тут как с купанием в открытом водоёме. После окунания по-прежнему холодно, зато больше не страшно.
Вини с нечеловеческой жалостью всматривалась в его мутные глаза. Ждала, когда костлявые пальцы перестанут барабанить мелкой дрожью. С материнской чуткостью различала все оттенки серого на лице Богата, паутинки лопнувших капилляров, очерченные болезненной худобой скулы. Тот через силу выплюнул: