Её окружала одна сплошная тьма. Тяжеловесная, бессмертная, жестокая сука. «Так будет. Так будет. Ничего не будет», – усмиряла Вини свою детскую тревогу. Но за пределами слепого мира всё тот же мир живых, наполненный цветами и звуками. Страшнее всего, что он, по ощущениям, теперь напоминал её мёртвый мир. Там тоже пусто и глухо. Умом-то понимала – всё в порядке, а инстинкты проснулись, раздули угли паники. Спасло от приступа ужаса, и при этом испугало до смерти, мягкое прикосновение к спине. Богат («Это он. Он здесь.») повёл пальцы вниз, до поясницы. Убрал руку. Повторил жест.
– Неприятно?
– А… нет, – выдохнула она.
– Тогда куда подевалась твоя осанка? – в его тоне угадывалась насмешка.
Только после замечания Вини почувствовала, что горбится. Сложилась, точно мимоза стыдливая. Злая на себя, выпрямилась, намереваясь держаться так, сколько потребуется. На званых вечерах приходилось стоять не час и не два. Только там её не трогали.
Происходящее походило на странный ритуал. Будни сумасшедшего дома. Богат просто гладил её, как букет хрупких тюльпанов. Теребил кончики локонов. Клал руки на плечи. Вёл до локтей. До запястий. Брал кисти, даже железную, и держал по минуте. Прикладывал ладони к её лопаткам и так грел. Был крайне терпелив. Ждал, когда Вини привыкнет. Только переставала мало-мальски жаться, переходил на следующий участок кожи.
До талии шёл минут двадцать. На ней жёнушка совсем разнервничалась. Содрогалась, как отбойный молоток. Но была в этом трепете самая толика удовольствия. Даже не мазахистического, а истинно женского. Ведь будь ты закоренелой мужененавистницей, жертвой помутнения рассудка, приверженкой гомосексуальных отношений, Богат Громыка давно знает секрет твоих волнений. Девичье сердце ответит проявлению заботы, восхищению. И сейчас мужу за радость было различать в терзаниях своей жены что-то от приятного.
Вини пленил капкан объятий. Охнула, едва удержавшись, чтобы не вырваться. Потому что, наконец, узнала, во что Богат одет. В боксеры… и всё.
«Вот это да! А ты ждала фрак?»
Захотелось сбежать. Из этой комнаты, от взрослой жизни. Но… стало так тепло. Темнота ожила, пожалела. А порой так хочется, чтобы кто-то пожалел! С самой собой печаль не скоро, но приедается.
Он просто обнимал её – медленно увядающий цветок, крепнущий в его руках. Она чувствовала подбородок на своём плече. Дыхание его скользило по уху и шее. Вопреки ожиданиям, не щекотно. Горько. От слов, что говорил. Через силу. Так искренно, как плачет душа.
– Чего ты боишься?
У Вини закололо в носу. Зачем он это завёл? Ведь не ответит, даже если бы хотела.
– Я же здесь, с тобой. Я, а не кто-то другой. После всего, что было, почему шарахаешься от меня? Почему за этот год я не смог стать тебе хотя бы другом?
Его голос звенел от вибраций. Крепче прижал к себе, только голову отвернуть не успел. Тёплая слеза капнула ей на кожу. Виновница сантиментов прикрыла завязанные глаза кулаками. Задавила. Мыслей не было. Их спугнул шёпот. Точно ангел-хранитель молился за неё:
– Вини, не умирай. Там ничего нет.
Смешно. Договорились, что сегодня она слушается. Хоть выпад и неожиданный, то не юридическая лазейка. Какой-то отчаянный порыв.
«Прости, – она посылала ему ментальные, пустые извинения. – Прости. Ты не скажешь «спасибо», но потом поймёшь».
– Я не хочу… Не от моей руки. Не смогу. Клянусь, не смогу!
Его признание пронзало невидимой иглой, сшивало их нитью. И если бы Господь карал огнём и молнией за ложь, Богат бы остался стоять на месте невредим… Раньше рассчитывал – только б оставила ему побольше. Теперь втайне от самого себя просил Всевышнего:
«Ты забираешь ангелов к себе. Моего не забирай. Пока не потеряемся. Пока не забуду. Смилуйся надо мной, подожди».
Мрак закружил Вини. В вихре поймал её губы своими. Жгучий, настойчивый поцелуй сломал последний столп выдержки. Со злым «Нет!» девушка отпихнула мужчину. Чернота никуда не ушла, но человеческий облик потеряла, снова став ничем.
Осязание обострилось из-за слепоты, а вестибулярный аппарат, напротив, зашалил. Отбегая назад по кривой, Вини не свалилась с ног только потому, что врезалась в стену. Потерянная в пространстве, в лабиринте незакрытых гештальтов, недотрога обернулась сгорбленной старухой. Выбросила руки вперёд:
– Нет! Нет-нет-нет-нет-нет!
Секунды абсолютной тишины как бы доказывали абсурдность припадка, вгоняя в помешательство. Ткань повязки намокла от влажных ресниц.