Слезинка скользнула по виску, затерялась в волосах. Всё к одному. Годовалый ребёнок. Знай себе – оконфузиться и плакать. Но там взрослые причитали. А тут ей стесняться некого. Куда с подводной лодки? В том же нет её вины. И каково теперь, состоятельной, взрослой, здоровой женщине справляться под себя? Томиться в нечистоте.
Насколько хватит? Насколько хватит Вини?
Вдыхая со свистом, какой издаёт при сжатии лопнувший резиновый утёнок, она раскрыла железную ладонь перед глазами, будто могла видеть. Если кибер-рукой впору раскалывать черепа – рёбра для неё, что та же вилочка! Раз – и вырвать. Только надо быстро. Лучше биться сердцем. Мясным мешочком терпеть нецелостность свою и нехватку крови. Без толку качать воздух, как сломанная паровая машина. Чувствовать мир как место, где ты просто есть. Без запахов. Без холода. Без мучений. Что воля, что не воля – одно, пока не тронут. И не тронут. Человеческому телу по номиналу предоставлено слишком много форм страданий. Вот хотя бы мурашками по телу подкрадывался следующий обморок.
Стальные дугообразные выпуклости, имитирующие кончики ногтей, ткнули в грудь, да так и замерли. Проклятый «Скалолаз»! Не даст. Не по программе. Там, наверху, имеет распространение странное развлечение. Храбрецы пробуют петлю, яды, а то и остриями нашпиговывают живот. Всё равно потом их, любопытных, вырастят заново из сердечной косточки. И если Вини, всегда принимающей подобное чудачество за необходимое зло, недоставало бы решимости, сейчас, в конце концов, хватило бы безумия. Если б не «Скалолаз». Протез – последняя надежда, в итоге оказался издёвкой.
«Больно. Больно отрубать руку. Как рыбу потрошили, выковыривали косточки. Плечи, ключицы. Как мишку плюшевого на живую зашивали. Некачественный наркоз. Они ведь, фактически, работают и на меня. Почему не слышали, как я прошу? Почему циничные? Хирург сказал – я фантазёрка. Медбрат сказал – это фантомное, пройдёт. Санитарка сказала – я дура конченая».
– Паскуда.
«Не прошло. Медбрат. Он ничего не понимает. Зачем его допустили?»
– Бляха-муха, я забыла!
«Кости. Мои кости. Где они? Почему не в гробу? Почему не со мной? Не упокоюсь. Из-за них. Не упокоюсь. Сучьи колдуны. Они мои. Верните. Верните! Откройте!»
– Только без мух! Никаких мух! Никаких мух! За-крой-ся-я-я.
Проваливалась и возвращалась. Проваливалась и возвращалась. Держалась на плаву, считая до минуты, когда лёгкие откажут вновь. Но в какие-то моменты, точно чего вкололи, как припадочная дрыгалась, дралась с демонами.
«Моё сердце. Где оно? Почему не со мной? Где оно? Почему? Где оно? Почему? Почему так хочу? Я так хочу. Я так хочу есть».
Словно сама себе не принадлежала. Добровольно отдала поводья. Кому угодно, кто хоть теоретически мог доселе спать в её голове. Это удобно. Защитный механизм. Лишь бы не оставаться с ситуацией один на один.
Сон являлся спасительным убежищем. Но, несмотря на состояние варёного овоща, сбегать туда с каждым разом становилось всё труднее. Её саму затягивало, как арканом, но что-то мешало. Точно туннель заваливался сперва каким-то жухлым тряпьём, потом картонными коробками, а следом и деревянными ящиками. Волочило. Не удавалось увернуться от острых углов. Убивалась, как под камнепадом. Знакомые образы, яркие и хаотичные, со временем тускнели. Обращались в серый ком бессвязных мыслей. Бессмысленное бормотание двух и более голосов. Но чёрное глухое ничего, которое вскоре и накрывало медным тазом, всё равно лучше реальности. Ибо ненадолго притупляло чувства. Особенно зуд. Будто жучки под кожей.
«Их нет. Ну, мне-то ты веришь, зайка?»
Время от времени какой-то ребёнок отравлял её сон. Испуганно, жалобно звал:
– Мама! Мама! Мамочка!
«Обещала же встретить. Где ты?»
Невидимая гиря, давящая на грудь, всё тяжелела и тяжелела. Ощущения чем-то напоминали пытку водой. Её артхаус-версию. Льют, льют в безразмерный желудок. А он всё расширяется, вылезает из пуза. Вот уже как планета, как Галактика, а несчастный – как титан, молящий о смерти… Несуразное, неуместное сравнение родил повреждённый ум. Натолкнули сухость ладони, жажда с привкусом гнилой горечи, плёнка кожного жира, мерзко стягивающая лицо.
Желудок, поурчав, смирился со своей участью. В отличие от мочевого пузыря. Внизу живота пылало и тянуло.
– Я больше не могу!
Но смогла ещё минуту-другую. Запястья коснулось упругое, мягкое. Кое-как открыла рот, стала сжимать челюсти. Чуть не взревела, но только трещинки губ напитались первой тёплой каплей, принялась жадно пить. Скудно и мерзко, зато жидко. Струйки щекотали подбородок и шею, расползались по щекам.