Внизу, возле ворот дома дежурила, громко о чем-то переговариваясь, масловская дружина.
— Все равны, как на подбор. С ними дядька Черномор! — пояснил Вертишейкин, кивнув головой в сторону Маслова.
А я сказал:
— Зеленый театр… — зеленый шум! — при этом мне показалось, что что-то когда-то вроде этого было в моей жизни. Вот так же кто-то стоял, чего-то от меня требовал, я с кем-то ругался… Или я что-то об этом читал в какой-то книжке?.. А не все ли равно с кем, когда и что было?! Не отвлекайся, Иванов, не отвлекайся от Перигея, который ты сейчас покажешь своим одноклассникам. Они хотят проникнуть в твой Апогей, но пока еще рано, рано еще проникать им в твой Апогей. Вообще-то Апогей самое дальнее удаление сверхкосмонавта от Земли. Мой Апогей — это, когда я выполню порученное мне самое трудное задание на свете, а Перигей — это самое близкое приближение к Земле сверхкосмонавта. Это примерно вообще, а в данном случае мой Перигей — мое самое близкое приближение к моим земным делам и заботам. И сегодня, скажем, через час, я начну, как говорится, приоткрывать завесу, я позволю заглянуть в щелочку забора, как бы существующего вокруг меня в моей жизни, я позволю заглянуть в щелочку этим сгорающим от любопытства. Да не сгорающим, а, точнее, тлеющим от любопытства ченеземпрам! Колесников-Вертишейкин не сводил с меня молящих глаз, стараясь при этом даже не моргать, чтобы не пропустить чего-нибудь. У него даже слезы на глазах выступили от напряженного внимания.
— Часа через два мы многих недосчитаемся, — сказал я задумчиво.
— В живых? — заинтересовался Вертишейкин.
Эта фраза для него сразу же запахла антологией таинственных случаев. Он подождал моего ответа и вежливо переспросил:
— Недосчитаемся в живых?
— В еле живых, — объяснил я. — Пересчитай всех по цифровой системе, — приказал я Вертишейкину.
— Ох и интересный же ты человек, — сказал Вертишейкин, и как мне показалось, с неподдельным восторгом. — Ну до чего же ты интересный человек, Иванов! Вот есть цирк, кино, телевидение, театр, а ты один — все, вместе взятое!
— Ты вот что, Вертишейкин, ты слов так зря не бросай, ты пойди и запиши, что я интересный человек и, так сказать, что я все, вместе взятое, запиши и покажи это моему отцу.
— И маме? — спросил Вертишейкин.
— Маме не надо, мама и без тебя знает, что я интересный человек и, так сказать, все, вместе взятое!
— Хорошо, — сказал Колесников.
— Не «хорошо», — поправил я Колесникова, — а слушаюсь.
— Слушаюсь, — поправился Колесников.
— И вот что еще… Раз уж антология таинственных случаев, так антология, — сказал я, а про себя я подумал, что это хорошо и правильно, что я уже сейчас записываю о себе воспоминания, но еще лучше, если будет записывать обо мне воспоминания еще кто-нибудь, ну, скажем, тот же Колесников-Вертишейкин. И еще я подумал, что этот Колесников-Вертишейкин со своим заурядным умом сам не разберется, что произойдет в парке на его глазах, поэтому я сказал:
— Ты, Вертишейкин, со своим детективным умом сразу не разберешься и не поймешь, что сейчас произойдет, поэтому я тебе объясню. Все это тоже, между прочим, запиши. Значит, так: сейчас я выйду на улицу и побегу в ЦПКиО, в парк, туда, где аттракцион, понял?
Вертишейкин кивнул головой, что он все понял.
— До парка со мной добежать сумеет только Маслов, остальные не выдержат и отстанут. Чтобы не подумали, что Иванов сбежал, и чтобы не искали по всему парку попусту, я тебе скажу, где мы с Масловым будем.
— Это тоже записывать?
— Это тоже записывай, — сказал я. — Значит, там в парке есть всякие аттракционы: ну, «Трабант», «Миксер», «Веселый поезд», «Чашечки», там автодром, кареты, карусель, «Музыкальный экспресс», аттракцион «Твистер», двухрядная карусель, «Ракетоплан-1», «Ракетоплан-2», «Мертвая петля». Так вот, я, в основном, буду развлекаться на аттракционах, возле которых висят такие предупреждающие таблички: «Лицам, страдающим головокружением, сердечными и другими недомоганиями, посещать аттракцион не рекомендуется». Значит, все будет происходить, как я тебе сказал, понимаешь? — спросил я Вертишейкина.
— Фифти-фифти, — ответил Вертишейкин, — как говорят американцы, пятьдесят на пятьдесят. Ох и интересный же ты человек, Иванов. С одной стороны, понятный, с другой стороны, в тебе черт ногу сломит. Все в тебе непонятно и загадочно.
— Ладно, — сказал я Вертишейкину, — только время поможет тебе во мне разобраться! — С этими словами я вышел во двор. При виде меня все мои соученики напряглись, как один.