Правда, в этом учебном году я все время сбега́л с урока пения, а когда не смог сбежать, взял и сорвал его — пел громче всех и все фальшивил, за что и был изгнан с занятия. Но как я сейчас об этом сожалел! А может быть, начать петь мне уже поздно, может, мои сверхкосмические занятия уже так «ослабили эмоциональную сторону моей природы», что это уже, вероятно, «отразилось на моих сверхумственных сверхспособностях», а может быть, даже сверхотразилось, хотя, впрочем, не может быть, чтобы сверхотразилось, просто отразилось. И все это действительно «равносильно утрате счастья»?!
Да нет, не может быть! Я же еще не такой старый, как Чарлз Дарвин, каким он был, когда записал эту мысль в свой дневник. Конечно, я еще успею «усилить эмоциональную сторону моей природы». Только надо не терять ни минуты.
Быстренько! В аварийном порядке! Понапишу стихов, понапою песен, понатанцую танцев, понасмеюсь вдоволь, понавеселю друзей и понавеселюсь сам. Тем более, что теоретически я со всеми этими премудростями знаком, остается только перейти от слов к делу, и все! И полный порядок! Я приготовил тетрадь для стихов и песен. Идея! Песни я буду петь свои и на свою музыку. Про сердце спою песню, про сердце, которое всегда бьется, делая пятьдесят два удара в минуту, в любой ситуации, тем более, что сердце — это конусообразной формы полый орган. Задневерхняя расширенная часть сердца называется основанием сердца, базис кордис. Передненижняя, суженная часть называется верхушкой сердца, апекс кордис. Сердце располагается сзади грудины, с наклоном в левую сторону. Ну и так далее и тому подобное.
Теперь об усилении эмэсэспэ!..
Только вот как я ее усилю, Эмоциональную Сторону Своей Природы, если учительница пения сказала, чтобы ноги моей больше не было в классе? Ничего, она еще извинится и еще попросит у меня разрешения, чтобы я присутствовал у нее на уроке. Кстати, надо будет сегодня же заготовить воспоминание, которое учительница пения напишет о моем пении. Ну, ладно! Это потом. Это после урока пения.
Нет, представляю, какие лица будут у этих ченеземпров, когда я добровольно заявлюсь в класс! Они и не представляют, что я берусь за это сомнительное дело, стараясь как можно быстрее возвращать к жизни клетки мозга, которые длительное время не занимались искусством.
Но все-таки, как это могло случиться, что мой сверхорганизм упустил из виду это сам, и, по-видимому, на уровне генов?.. Я как-то и не задумывался над тем, что, собственно говоря, передали мне по наследству мои родители и, кстати, передали ли они мне что-нибудь эмоциональное, или не передали? В детстве, я имею в виду свое младенчество, пели ли они мне колыбельные песни (не помню) и играли ли они на каком-нибудь музыкальном инструменте? (На балалайке? На домре? На гитаре? В конце концов, на пианино?)
С этими мыслями я вошел в столовую. Папа работал над своей диссертацией. Мама вязала. Возле отца стоял чемодан. Я понял, что, если во время разговора я усиленно пойду на характер, папа возьмет чемодан, хлопнет дверью и уйдет спать к бабушке. Поэтому я начал разговор спокойно и издалека:
— Вот когда младенцы засыпают, им поют колыбельную… А вы пели мне колыбельную песню?
— Нет, — сказала мама.
— А ты, папа?
— Зачем тебе было петь? Ты и так спал как убитый…
— Вот именно как убитый! Спал тогда, а как убитый сейчас… Вот, вот, почему не смыкается круг.
При словах «вот почему не смыкается круг» папа потянул руку к чемодану.
— Какой круг? Почему не смыкается? — Отец снял очки, потер переносицу и спросил: — И почему он должен смыкаться?
Его рука замерла на полпути к ручке чемодана.
— А потому, что… потому, что в Америке есть бэби-певцы. Слышали об этом?
— Что еще за бэби-певцы? — удивились мои родители.
— Мальчик в восемнадцать месяцев напевал народные песни, а девочка в четырнадцать месяцев пела колыбельные песни. А почему они это делают?
Отец с мамой переглянулись и пожали одновременно плечами.
— А потому, что и колыбельные и народные песни им пели их папы и мамы. А есть такие, которые не поют…
— Одним поют, других укачивают молча, — сказал папа, — кому что нравится. Мы с мамой не пели, потому что ни у нее, ни у меня никогда не было голоса. Между прочим, ты пошел в нас, у тебя тоже нет голоса.
— Извините, — сказал я категорично. — Лично я не пел потому, что думал, что я не должен петь, а теперь, когда я знаю, что обязан петь, — слово «обязан» я выделил интонацией голоса, — теперь я пою.