— Например, — Лена Марченко замялась, — я не знаю, удобно ли это произнести вслух? Например, сепактакроу! — сказала она, заливаясь смехом.
— Сепактакроу — это в переводе с малайского «игра ногой в мяч», — сказала Таня Тополева.
— Он — человеконенавистник, — закричал Лев Киркинский. — У него любимая поговорка: «Всех бы вас к пираньям во время отлива!»
— Чудаки вы все, — сказала Таня Тополева. — Все дело в том, что во время отлива океана река мелеет. В это время пираньи никого не трогают, они как бы спят. Наступает прилив, повышается уровень реки, и в нее уже нельзя входить, гибель неминуема.
— Зато, — крикнул Колесников, — он все время знает, который час!..
Я вошел в комнату, и наступила тишина. Все смотрели на меня, как будто меня действительно подменили инопланетяне. Между прочим, среди моих одноклассников появились каким-то образом и врач-гипнотизер, и даже дядя Петя.
— Вот спросите, спросите его, — заорал Колесников, — сколько сейчас времени?
— Юра, — спросил меня отец, — который сейчас час?
— Пять часов тридцать минут двадцать три секунды, — ответил я, не задумываясь.
Все, у кого были часы, посмотрели на циферблаты, а доктор-гипнотизер, проверив мои показания, цокнул языком и пожал плечами.
— Самая трудная задача на свете — это быть в одном месте с этим фантастическим Ивановым, который оказался вовсе не Ивановым, а сверхфантастическим Юрием Баранкиным! — сказала Нина Кисина.
— Доверь ему встречу с инопланетянами, он нашу Землю поссорит со всеми галактиками!
— И пусть он скажет, он тот Баранкин или не тот? — крикнула Вера Гранина.
— В конце концов, мы все живем, — сказал Лев Киркинский, — и летим на космическом корабле «Земля», и желательно, чтобы экипаж этого корабля был бы совместим и во взрослом возрасте, и в детском.
— Нет, пусть он скажет, он тот Баранкин или не тот? — не унималась Вера Гранина.
— Кстати, это еще Эйнштейн говорил, — крикнул Маслов, — что любое, самое великое, открытие сто́ит меньше и дешевле проявления человеческих качеств.
Потом Алла Астахова сказала:
— Академика Велихова спросили, что такое современный человек. И знаете, что он ответил? Что современный человек — это такой человек, который способен чувствовать ответственность за все, что происходит рядом с ним и далеко. А Баранкин — это такой человек, которому наплевать, что происходит далеко, ему важно, что происходит с ним, вокруг него и в нем.
— И пусть он скажет, он тот Баранкин или не тот? — не унималась Вера Гранина.
— Нет, я не тот Баранкин, а этот Баранкин, — сказал я.
— А какой этот? — продолжала допрашивать меня Кисина.
На такой вопрос я не нашел нужным отвечать, но за меня ответила Таня Тополева:
— Я вам могу сказать, какой это Юра Баранкин. По-моему, это самый фантастический из всех реальных и самый реальный из всех фантастических! — И еще она добавила: — Вы знаете, что это за человек? Вот есть люди, которые испытывают самолеты на всякие перегрузки или даже катастрофы, а он, а он… — сказала Таня два раза, — а он… — сказала она даже в третий раз, — себя, вы понимаете, себя на эти перегрузки и, может быть, на эти катастрофы…
— А ты бы полетела с Баранкиным на выполнение самого трудного задания? — спросила Нина Кисина.
— Нет, — сказала Таня, — я бы не полетела. Я бы не полетела, потому что у Баранкина его фантазия сильнее его самого. Мне кажется, что не он владеет своими фантазиями, а его фантазии владеют им самим.
Я почему-то только при этих словах обратил внимание на то, как во время моего отсутствия изменилась наша столовая. Вся комната была в книгах и журналах. Они кипами лежали на столе, на полу. Они походили на баррикаду, из-за которой велся по моей особе огонь отдельными словами и целыми очередями слов. С обложек книг и журналов на меня смотрели Павлов, Галилей, Горький, Кеплер, Ломоносов, Станиславский и так далее. И те слова, что я принимал за жалкие нравоучительные цитаты, на самом деле были как бы не цитаты, а как бы просто слова тех ученых и мыслителей, от имени которых они произносились. «Жалко, что эти ученые и мыслители представлены всего лишь рисунками или фотографиями, — подумал я, — а то бы они были по эту сторону баррикад, то есть на моей стороне, на стороне сверхкосмонавта».
— И можешь порвать свои воспоминания и свой бортжурнал. И вообще перестань терять время на свою сверхожесточенную сверхподготовку к сверхкосмическим сверхполетам. Я не понимаю, — говорил отец, все повышая и повышая голос, — зачем зря терять время? Зачем готовиться к тому, что никогда не осуществится! Ты никогда не полетишь в космос! Понятно?