Делаю Коле уколы камфары и ругаю себя последними словами. Лучше бы за этот сервиз получила бы я хоть какой-нибудь еды ему. Хоть бы на один раз. Но дело в том, что наши знакомства с немцами только среди солдат, а солдатам китайские сервизы ни к чему. А она знакома со всеми немецкими спекулянтами.
Решилась я и пошла продавать свое кольцо к одному немецкому повару. Этот негодяй предложил мне за кольцо в 15 граммов червонного золота один хлеб и полпачки табака. Я отказалась. Лучше помереть с голоду, чем потакать такому мародерству. Иду по улице и плачу. Ну просто уже никакого терпения не стало. Не могу я себе представить, что Коля вот так и помрет от какой-то дурацкой войны и оккупации. Разве затем мы так пуритански берегли свою непродажность нашей проклятой власти, чтобы вот так тут и сдохнуть из-за нее. Не затем же мы, живя без квартиры в Москве и ночуя на улицах и скверах, отказывались от блестящего места в Дерулюфте[187] – с квартирой, ванной, закрытым распределителем и прочими благами. Не затем же мы радуемся тому, что мы не в Москве, в тылу, а вот здесь, на фронте. Иду и ссорюсь с Богом, и Он меня услышал. Попался мне на улице тот самый Мануйлов и посоветовал сходить в комендатуру к повару, который только что прибыл на фронт и еще не разжирел на наших слезах и крови. Но пошла я не вчера, потому что было уже поздно, а сегодня утром. Всю дорогу молила Бога, чтобы сегодня не было вчерашнего разочарования. Самое страшное – приходить домой ни с чем. Эти блестящие от голода глаза и в них – немой вопрос. Лучше самой помереть.
И произошло настоящее ЧУДО.
Повар взял мое кольцо, а меня ухватил за руку и запихал в какой-то чулан. Сижу в чулане и трясусь. А что, как он покличет патруль, и меня тут же, на месте и прикончат за попытку «подкупить» немецкого солдата?!
Так ясно я себе представила, как наши сидят и ждут меня, не смея даже сказать, куда я пошла, и как через несколько дней придет полицай и скажет, что я расстреляна «за попытку разложения немецкой армии». Наконец, повар пришел и повел меня в кладовку с едой. У меня сразу же закружилась голова от запаха колбасы. Повар ухватил мой рюкзак и стал сыпать в него муку безо всякой мерки. Скреб совком по дну бочки и ругался, что муки мало. Насыпал примерно треть рюкзака. Потом спросил, хочу ли я сахару. САХАРУ! Пихнул пакет сахару в 2 к[ило]г[рамма]. Я осмелела и шепотом попросила хлеба. «Тюрлих», – пробормотал повар и положил три хлеба. (Хлеб сейчас у нас главная ценность, потому что его можно есть сразу же, и он дает ощущение немедленной сытости). Увидал огромный кусок мяса, отрубил чуть ли не половину и тоже запихал в рюкзак. Я боялась перевести дыхание, чтобы он не опомнился и сказка бы не прекратилась. Грубо обругав меня, что у меня нет никаких мешочков с собой, он разыскал какой-то пакет и насыпал в него крупы. Сунул два пакета маргарина и пакет кунстхонига[188]. Вдруг в коридоре послышалась какая-то суета. Повар ухватил меня, согнул пополам, как мешок и сунул в темный угол за бочку. Что-то прошипел и исчез. Сижу за бочкой и поминаю царя Давида и всю кротость его. И вдруг вижу на полу кусочек жиру, отскочивший от мяса. Подобрала я этот кусочек, сунула в рот и забыла все на свете. Нет в мире ничего лучше сырого коровьего мороженого жира! И мне стало все все равно. Только очень жалко было, что кусочек такой маленький. Потом вернулся повар, и я, уже совершенно обнаглевшая, попросила у него табака. Он рыкнул что-то и сунул ДВЕ пачки табака и ТРИ пачки папирос. Рюкзак у меня был очень вместительный, и я никогда не могла его нести, когда он был полон даже бельем и платьем в экскурсиях. А тут повар носился по кладовке и пихал в него все, что попадется: банку мясных консервов, зубную пасту, леденцы и даже две коробки спичек. Но самое замечательное это то, что он сунул мне кусок русского стирального мыла. Этого сокровища не имеют даже многие немецкие офицеры. Наконец, уже в рюкзак ничего не лезло. Повар затянул его с трудом и стал надевать на меня. Но как только рюкзак повиснет на мне, я падаю с ног. Буквально. Вот тут-то я перепугалась. Выложить из мешка хоть что-нибудь я никак не смогла бы. А нести, как я ни напрягаю силы – я тоже не могу. Мой повар дал мне солидного тычка, шикнул на меня и куда-то унесся с рюкзаком. В этот момент я вполне поняла психологию самоубийц. Если бы он не отдал мне моего мешка, я наверняка покончила бы с собой. Но повар (впрочем, я уверена, что это был не повар, а ангел, заменивший повара. Настоящий повар, вероятно, где-нибудь спал в это время) примчался в кладовую и выволок меня за руку во двор. И должна сказать, что все свои физические воздействия на меня он производил далеко не деликатно, а по-серьезному. Во дворе я увидела сооружение из фанеры, с загнутым передним краем в виде салазок. К передку была привязана веревка. Повар положил рюкзак на сооружение, накрыл его каким-то тряпьем, для камуфляжа засунул несколько старых палок. Похоже, что дрова. Выволок эти сани за ворота, надел мне веревку на шею, на глазах у часового дал опять хорошего тычка, сказал что-то часовому, от чего тот заржал, и исчез.
Я напрягла все свои силенки, чтобы поскорее завернуть за угол от комендатуры. Везла я свои санки почти на четвереньках и до смерти боялась, что какой-нибудь немецкий патруль или еще хуже русский «полицай» остановит меня и заглянет в рюкзак. За то, что я, цивильная, имела в рюкзаке эти сокровища, я подлежала по законам военного времени пристрелу на месте. Без всякого суда и разговоров. Но я ДОВЕЗЛА все до дома беспрепятственно. Во дворе я все бросила и послала свою инвалидную команду втащить все эти сокровища в дом. А сама, как была в пальто и валенках, упала на кровать и не могла пошевелить пальцами. Когда М.Ф. и Коля увидели, ЧТО я привезла, они тоже почувствовали себя в сказке.
М.Ф., вытаскивая каждое новое сокровище, спрашивала меня: «Лидочка, ты никого не убила и не ограбила?» И вот я пишу все это, поев БУЛЬОНА, МЯСА и ХЛЕБА и курю настоящий ТАБАК. И еще будем пить чай с САХАРОМ.М.Ф. уже начала свою волынку, что надо все это экономить. А я требую, чтобы мы наелись досыта. Если в мешке дырку не зашивать, то в нем ничего не удержится. А наши мешки имеют уж очень большие дырки. И удастся ли их починить поваровыми благами! И не всегда будут подворачиваться такие повара. Я верю, что Бог услышит наши молитвы за повара и всех его близких и сохранит их на всех путях их.
Да, и еще ко всем благополучиям – мы помылись настоящим пенистым мылом и увидели, что еще не такие старые, как нам казалось.
5. 12. 41. Поваровы чудеса продолжаются. В сарае завалились дрова. До повара и думать было нечего пройти и привести их в относительный порядок. Теперь же мы намного крепче, и я пошла возиться в сарай. Разбирая сарай, я натолкнулась в самом темном углу на какой-то гигантский сверток, зашитый в мешки. Я его даже пошевелить не могла. Позвала Колю и М.Ф. Сверток мы распороли, и оказалось, что это великолепный турецкий ковер из квартиры Толстого. По-видимому, кто-то из соседей украл его, зашил, а вывезти не успел. Я затребовала, чтобы мы померли, а ковер втащили в комнату. Втащили, проклятый. Но думаю, что все поваровы блага ухлопали на него. Немцы охотятся за коврами также, если не сильнее, чем за мехами и золотом и, может быть, ковер сыграет роль повара. С Колей по поводу ковра произошла принципиальная баталия. Видите ли, «это пахнет мародерством». Толстой-то украл ковер из дворцов! А кто-то украл у Толстого. А подсунули его в наш сарай, чтобы сбагрить ответственность на нас, если бы пришли не немцы, а красные. А я буду беречь этот ковер! Для кого? Или, как дура, пойду в управу с заявкой! А полицаи его пропьют! Рассвирепела я на это чистюльство страшно и заявила, что как только мы избавимся от фронтового сидения – разведусь с Николаем. Посмеялись и помирились. Да нет, правда, помирать с голода – и такие глупости.
6. 12. 41. Нет, конечно, это был не повар. Чудеса продолжаются. Вчера только что упрятали ковер в комнату, как приехали с подводой какие-то солдаты из СД и начали забирать наши прекрасные профсоюзные дрова. Конечно, ковер сперли бы, не сказав ни худого, ни хорошего слова.
187
Deruluft (Deutsch-Russische Luftverkehrs) – советско-германская авиакомпания, учрежденная в 1922 г. и действовавшая до 1937 г. Ее самолеты обслуживали авиалинию Москва – Кенигсберг и Берлин – Таллин – Ленинград.