Писатель Беляев, что писал научно-фантастические романы вроде «Человек-Амфибия», замерз от голода у себя в комнате[190]. «Замерз от голода» – абсолютно точное выражение. Люди так ослабевают от голода, что не в состоянии подняться и принести дров. Его нашли уже совершенно закоченевшим. Между прочим, большая ошибка во время голода поддаваться желанию лежать. Верная гибель. Профессор Чернов[191] умирает от психического голода. Это совершенно точный диагноз. Человек физически не голодает, но так боится начать голодать, что умирает. Чернов имеет до сих пор не мороженую картошку и жир в достаточном количестве. Ив[ановы]-Раз[умники] подпитываются немного у спекулянта Хартикайнена. Те живут прекрасно и часто их приглашают. Слава Богу.
Несмотря на все наши усилия преодолевать и выкручиваться, у Коли опять начали блестеть глаза от голода. И он начал что-то очень сильно задумываться. Нужны какие-то героические меры. Я предложила ему прочесть нам курс лекций по истории. Уговорила его тем, что он таким образом приготовит курс лекций для будущего. Слушатели: М.Ф., Витя из Александровки и я. Витя фактически у нас живет и питается. Чудесный мальчик. Жадно тянется ко всему новому и неизвестному. А для него все ново и неизвестно. Какой благоприятный материал ждет нас в будущем вроде вот таких вот Витей. А их миллионы. Только бы мы дожили до встречи с ним.
24. 12. 41. Давыдов пригласил нас сегодня к себе на елку. Морозы стоят невыносимые. Люди умирают от голода в постелях уже сотнями в день. В Царском Селе оставалось к приходу немцев примерно тысяч 25. Тысяч 5-6 рассосалось в тыл и по ближайшим деревням, тысячи две – две с половиной выбито снарядами, а по последней переписи Управы, которая проводилась на днях, осталось восемь с чем-то тысяч. Все остальное вымерло. Уже совершенно не поражает, когда слышишь, что тот или другой из наших знакомых умер. Все попрятались по своим норам, и никто никого не навещает без самого нужнейшего дела. А дело всегда одно и то же – достать какой-нибудь еды. Бесконечно назначаются и отменяются общие эвакуации. Паспорта опять превратились в угрозу. Вечные регистрации и перерегистрации. На них стоит бесконечное количество штампов, и то их грозят отобрать, то поставить какой-то новый и неподходящий штамп. Население опять начало бояться паспортов, как было при недоброй памяти советской власти. Появляются разные вербовщики рабочей силы то в Эстонию, то в Латвию. Народ рвется туда, но берут по каким-то никому не известным признакам. Иногда берут пожилых, а молодых оставляют, а иногда – наоборот. Мы тоже ходили пробовать. Ничего, конечно, не вышло. Нужны работники в сельское хозяйство. Вербовщики производят впечатление продавцов рабов в прежние времена. Сидит этакий скотина и рассматривает тебя, как лошадь или вещь. Годен ты для покупки или нет. Говорят, что кроме тех взяток, какие они берут с несчастных людей, чтобы их завербовать, они получают еще прибыль с головы. Бывает много трагического. Взяли молодую девушку, а мать не берут. Девушка хочет отказаться ехать, но комендант грозит ей какими-то немыслимыми карами, и девушка едет, а мать остается. Коменданты тоже имеют свой процент с головы. Управа, конечно, никакой помощи не оказывает, да и едва ли может что сделать, если бы хотела.
Прибегал Ваня-Дураня, один из моих фронтовых друзей. Принес нам по капельке всяческих благ, «потому что Рождество, и все люди должны радоваться». Если бы ты, глупый и бестолковый тевтон, знал, как мы радуемся не так тем крохам, которые ты оторвал от себя и принес нам, а тому, что в этом мире всяческого кровавого ужаса еще есть такие, как ты. Ведь принес же нам, ни на что ему не нужным, а не каким-нибудь молоденьким «кралечкам». Дай же Бог и дальше оставаться тебе таким же глупым, как ты есть, и не умнеть ни под каким видом.
25. 12. 41. Были вчера на елке у Давыдова. Сказочное изобилие. Хлебных лепешечек сколько угодно. Тех самых, которых не хватает для умирающего от голода населения. Как раз вчера я пережила момент, близкий к исступлению. Стоят люди в очереди на холоде и ждут возможности купить лепешечки. А купить их можно, только пройдя через комендатуру, в которой обедает управское начальство. И вот доктор Коровин развязно на всю столовую кричит в кухню: «Прекратите уже этот балаган, нечего им здесь шляться». И продажу лепешечек прекратили. И никто, ни один человек из этой, умирающей от голода толпы не посмел заявить протеста. Не посмела и я. Могут лишить талончика на обед. Сказать по правде, вид этих лепешечек на столе у Давыдова испортил мне все настроение. Были еще котлеты из конины в совершенно невероятном количестве. Водка, чай с сахаром и прочее все в том же роде. Я почти ничего не могла есть. Вот противно стало и все. Коля, слава Богу, лопал в свое удовольствие, и я радовалась. Водки выпила, не утерпела. Утешение было только в елочке. Такая она была мирная и прекрасная со своими свечечками, и так не хотелось ни о чем помнить, кроме нее. В гостях был городской голова со своей женой. Он – доцент Молочного института. Жена его очень милая. Было еще какое-то начальство. Они знают всех немцев, стоящих в городе, имеют с ними связи и этой связью пользуются. А населению они, конечно, не помогают нисколько. Хорошо, что хоть сами не грабят этого населения. То есть, конечно, подворовывают, но умеренно. Мы живем совершенно отрезанными от всего этого мира. Знаем только то население, которое обворовывают, а не то, которое обворовывает. Шли домой по пустому городу. Нас провожал Давыдов, имеющий пропуск для хождения ночью. В первый раз за всю зиму мы увидели звезды и ночное небо. С наступлением темноты все должны сидеть по домам, и окна должны быть завешены, все равно, есть ли в комнате свет или нет.
Сегодня мы никуда не выходили, но зато у нас было много визитеров. Немцев в такие дни тянет к семье, к уюту. Вот наши фронтовые друзья и приходят к нам, празднично выбритые, начищенные. Показывают фотографии своих семей, вздыхают и покорно идут обратно в окопы. Был и неприятный визит. Русский. Упоенный своим вчерашним пребыванием на офицерской елке, тактично рассказывал нам, голодным, что он ел и что пил на этой елке. Как милостивы к нему были немецкие офицеры. Еле сдержалась, чтобы его не выгнать. Все-таки кое-какие кислые слова ему достались. Какая шпана. Говоря о немцах, он говорит «мы», а ведь этот прохвост при первом признаке немецкой слабости продаст их даже не за пачку папирос, а за солдатский окурок. Нет, как бы мы ни ненавидели большевиков и как бы мы ни ждали немцев, мы никогда не скажем про себя и про них «мы».
Сегодня роскошное рождественское пиршество: на первое – суп из СД-шных корочек с капелькой маргарина, что принес Ваня-Дураня. На второе – лепешки из картофельной шелухи, в которых было не меньше трети муки. Потом чай и по три солдатских коричневых печенинки. Постановлено единогласно, что мои печенья из желудей были вкуснее. Эти тоже, по-видимому, из желудей и на сахарине. Это рождественские подарки для солдат, которые им прислал богатый Третий рейх. Чудно.
26. 12. 41. Профессор Чернов умер. Говорят, что жена отнеслась к этому безразлично. Инстинкт самосохранения в этой семье превалирует над остальными. Неужели и мы дойдем когда-нибудь до того же? Не думаю. Наш городской юрист также заболел психическим голодом. А они питаются гораздо лучше нас. Лежит в больнице. Выкарабкается, потому что жена его спасает. Она именно из таких. Как много полезного могли бы найти для себя психологи и философы, если бы наблюдали людей в нашем положении. А психику беречь становится все труднее. Например, я на днях поймала себя на том, что не хотела пустить к себе в комнату свою глухую дворничиху Надточий, потому что на столе стоял густой хлебный суп. Она услыхала его запах, и я видела, как у нее перевернулось лицо, и она стала глотать слюну. У нее сын 12 лет, которому она отдает все свои крохи. А я испугалась, что мне придется дать ей несколько ложек супа. В наказание себе я ей дала полную тарелку. Нужно было видеть, как она его ела. Ела и плакала. Я знала, почему она плачет. Потому что она ест, а сын не ест. И как много сейчас таких жен и матерей. Чтобы ее несколько утешить, я дала ей корочку хлеба для сына. Она ничего не сказала, но мы поняли друг друга. Очень хорошо, что никого из наших не было дома. Они не пережили [бы] этого подлого раздвоения: дать надо и смертельно жалко дать. Ведь наши желудки беспрерывно просят еды, всегда это подлое сосущее чувство, и каждая корочка – это буквально часы и минуты нашей жизни. Но у меня все-таки живет какая-то непоколебимая уверенность, что мы выдержим. Только бы спасти Колину психику. Чтобы он не превратился ни в Чернова, ни в других, которые ничего уже, кроме голода, не чувствуют и не ощущают.
190
Беляев Александр Романович (1884-1942) – писатель-фантаст, автор романов «Голова профессора Доуэля», «Человек-амфибия», «Ариэль», «Звезда КЭЦ» и др. На самом деле Беляев умер 6 января 1942 г. По-видимому, Осипова вела записи (по крайней мере, в некоторых случаях) задним числом, отсюда путаница в датах и «похороны» Беляева за две недели до его смерти.
191
Чернов Сергей Николаевич (1887-1942) – историк, окончил историкофилологический факультет Петербургского университета (1912). В 1917 – 1928 гг. работал в Саратовском университете; в 1928 уволен по обвинению в национализме. В 1930 г. арестован по «Академическому делу»; после освобождения работал в Ленинграде, затем в Фергане. В 1937 г. ему была присвоена ученая степень доктора исторических наук по совокупности научных работ. С 1937 г. – профессор кафедры истории СССР Горьковского педагогического института. В августе 1939 г. поселился в Пушкине, стал работать в Институте народов Севера. Основные работы посвящены проблемам движения декабристов, народничеству, Н.Г. Чернышевскому. См. подробнее: Андреева Т.В., Соломонов В.А. Историк и власть: Сергей Николаевич Чернов, 1887-1941. Саратов, 2006.