Я рассказал об этом в «штандорткомендатуре»[287]. На другой день приехал к нам личный адъютант коменданта города и офицер из штаба армии. Осмотрел подвал, опросил жителей.
Вечером, когда на окраине загрохотали зенитки, часовых у подвала не было: они ходили по квартирам и вели жильцов в бомбоубежище. Одну старуху, ни при каких бомбежках не выходившую из своей комнаты, пытались увести насильно. Старуха наотрез отказалась. Немцы уговаривали: «Бефель ист бефель». Разорвавшаяся неподалеку бомба прекратила спор: немцы бросились к подвалу.
Впрочем, не все немцы слепо выполняли «бефели» нацизма. В той же части я знал ефрейтора Иоахима Г., юриста по образованию, уроженца Дрездена. Он старательно учил русский язык и уже сносно говорил. Вполне интеллигентный, культурный, он не скрывал своих политических убеждений, не скрывал, что ему глубоко враждебен нацизм с его бредовой расовой теорией, с его атеизмом, аморальностью, с его гестапо и концлагерями.
– Наш строй, – говорил он, – такой, как ваш, как большевизм. Гитлер не лучше Сталина. Гитлер фанатик, он все погубит. Он будет разбит.
– Да что вы, – возмущался я. – Большевизм должен быть разбит. Мы должны его разбить. Иначе все погибнет.
Мы часто так спорили. Он доказывал, что нацизм погибнет, я доказывал, что большевизм.
Ему трудно было говорить по-русски. Спор утомлял его иногда. Он подходил к окну, из которого открывался вид на поля и говорил:
– Я полюбил вашу страну и ваш народ. Если бы не было ни этой проклятой войны, ни Гитлера, ни Сталина, вы могли бы приехать ко мне в Дрезден, в гости. Там такая чудесная картинная галерея. А я бы приезжал к вам как турист. Я бы посмотрел ваш Эрмитаж. Вы были в Петербурге? Он красив?
Однажды, когда мы стояли у окна, он, обращаясь к жене и глядя на раскачивающиеся под осенним ветром ветви старых лип, над которыми кружилась стая галок, воскликнул:
– Посмотрите, какое качество ворон!
Это было трогательно: «качество ворон».
Вообще ефрейтор Иоахим Г. оставил в моей семье хорошее воспоминание. Каждый раз, например, когда он приходил – приносил печенье или конфеты и, отдавая пакетик жене, говорил:
– Это про вас.
Его поправляли:
– Для вас, надо говорить.
– О, вы совершенно правы: для вас, для вас. Это для вас.
Русский язык ему явно нравился, и он все реже делал в разговоре ошибки.
Нашего Иоахима (так мы его называли в семье) я встретил совсем недавно, незадолго до моего отъезда из Германии, в одном из северных немецких городов.
Он был в армии почти до конца войны. Перед занятием Дрездена советской армией вернулся туда, избежал плена. Начал служить.
– Потом меня арестовали. Меня держали в тюрьме – и я не знаю, за что. Потом выпустили. И вот я бежал. Я только теперь понимаю, почему вы здесь. Сталин – это даже хуже Гитлера.
Почти у каждого русского был такой «наш Иоахим».
Справедливость требует отметить, что и среди высшего военного немецкого командования находились люди, противодействующие проведению антирусской политики, защищавшие в какой-то мере даже интересы населения.
Редакция «Речи» в Орле не имела своего здания. В двух небольших комнатах сидело 6 или 7 человек. Долго искали подходящее помещение. Наконец, нашли. Почти нежилой дом на Болховской улице, в котором жила только одна семья, не возражавшая против переселения в том случае, если редакция подыщет ей подходящую квартиру. Квартиру нашли, договорились с городской управой.
Случайно узнали об этом в штабе армии и категорически заявили:
– Переселять никого нельзя. Есть приказ командующего: не беспокоить население, не занимать жилых домов даже военными частями.
Командовал в то время 2-й танковой армией, штаб которой находился в Орле, генерал-полковник Шмидт, участвовавший потом в заговоре против Гитлера и погибший в застенках гестапо[288].
Для него тоже «бефель» не был «ист бефель».
Перед эвакуацией Орла в июне 1943 года комендант города генерал Гамман сам приехал в больницу, где оставались больные со своим персоналом, привез продукты, привез даже цветы, сказав при этом соответствующую моменту речь.
После эвакуации Орла генерал получил назначение в Брянск, а затем в Бобруйск, где он попал в плен летом 1944 года, а в 1945 году был повешен большевиками в Брянске.
Гражданскими делами на территории армии ведал 6-й отдел штаба армии. В Орле один из офицеров, ведавших гражданскими делами, капитан Пак, сделал немало хорошего и для русских самоуправлений, и для населения и оставил у всех, кто знал его, светлую память.
Военное командование выполняло, конечно, основные принципиальные директивы Берлина, например, директивы о наборе рабочей силы для Германии, могло в частных вопросах вести и свою самостоятельную политику. Военное командование давало больше самостоятельности местным самоуправлениям, организовывало добровольческие антикоммунистические отряды, открывало школы, театры, кино. От военного командования (штабов армии) зависел и характер проведения репрессий против населения, которые вызывали действия партизан и большевистского подполья. В одних местах репрессии носили массовый, бессмысленный и жестокий характер, в других массовые репрессии вообще не проводились, и даже арест и расстрелы представляли нечастое явление.
В Орле, например, весной 1943 года в немецком концлагере в деревне Некрасовке[289] было не более 150 заключенных, в то время как до войны, при большевиках, число заключенных в Орловском каторжном централе колебалось в разное время от 5000 до 10 000 человек.
А совсем недалеко, в Смоленске, тюрьма была набита. Гестапо арестовывало десятки часто невинных людей. Арестованные подвергались избиениям и пыткам.
В Бобруйске в 1944 году производились большие оборонные работы вокруг города: рылись окопы и противотанковые рвы, строились укрепления. В работах принимало участие и население Бобруйска. На работу ходили учреждениями и предприятиями. Больные, старики, женщины с детьми получали освобождение. Работающих кормили. Немецкие солдаты и офицеры, руководившие работами, не позволяли себе ни одной грубой выходки, не повышали даже голоса. Работали тысячи людей. И никто не роптал, никто не бежал в лес.
Совершенно иную картину наблюдал я в октябре 1943 года в Могилеве, который находился на территории, подчиненной штабу 4-й армии.
Здесь мобилизация на работы по рытью окопов вокруг города проводилась наиболее излюбленным немцами способом: жителей ловили просто на улицах, забирали из домов. «Акция» проводилась два дня. В первый день собрали около 200 человек, загнали в какой-то двор, обнесенный колючей проволокой, поставили часовых. Когда стемнело, люди начали разбегаться. Остатки перевели в другое здание, дали соломы для сна. Усилили охрану. На другой день город обезлюдел, мужчины попрятались. К концу второго дня половину захваченных пришлось отпустить, потому что они работали или служили. В результате на работу отправились не больше 20 человек.
В Бобруйске, Могилеве и других городах на дверях зданий, занятых немцами, висели напечатанные по-немецки и по-русски объявления:
«Русским вход воспрещен.
Будут стрелять».
После приезда в Бобруйск штаба 9-й армии объявления эти сняли.
Далеко не везде военное командование вело себя так, как в Орле. И на территории 2-й и 9-й армий, командование которых проводило более гуманную политику по отношению к населению, чем в других местах, совершались и массовые репрессии, и бессудная расправа над мирными жителями, уничтожение целых деревень.
Ранней весной 1943 года в деревне Соврисовке, прежде Брянского округа, а теперь Брянской области, немцы расстреляли несколько семей партизан: женщин, стариков, детей. Трупы бросили в лесу. Мальчик и девочка 5 и 8 лет раненые вернулись в деревню. Крестьяне доставили их в лазарет русского добровольческого полка. Врач Горячев сделал детям перевязку, спрятал их. Через несколько дней немцы узнали об этом. Детей отняли.
На окраине Брянска ночью партизаны открыли огонь по немецкому патрулю и, ранив одного солдата, ушли в лес, начинающийся в сотне метров от последних домов улицы. Утром улицу оцепили войска, выгнали всех мужчин – и каждого десятого тут же расстреляли. Ни один из них не имел никакого отношения к партизанам.
288
Генерал-полковник Рудольф Шмидт (1886-1957), с декабря 1941 г. – командующий 2-й танковой армией, в июле 1943 г. был отстранен от командования и предстал перед военным судом. Он обвинялся не в заговоре против Гитлера, а в нелояльности – критическом отношении к политике Гитлера и национал-социалистической партии (были перлюстрированы его письма), и он не погиб в застенках гестапо, а был оправдан и отправлен в резерв. В 1947 г. его арестовала советская администрация, он сидел в нескольких советских тюрьмах, пока в 1956 г. не был выдан ФРГ.
289
В деревне Некрасовка находился концлагерь для гражданского населения; в здании Орловской тюрьмы размещался лагерь военнопленных, где одновременно содержалось ок. 10 тыс. человек.