— Хотел раб Божий Иван... с Господом Богом встренуться, — затянул Дионисий, смотря на Лыку через лебединое крылышко, — ан не вышло... ибо сказал Господь... ты разум мой отверже... аз же отрину тебя...
— А по-нашему, зря отринул, — икнул Кошкин, осушая свой кубок.
Хоть и невнятны были полупьяные речи, туман в голове Лыки стал постепенно рассеиваться. А когда прибыл вызванный приказчик да порассказал о разговорах в соседней корчме, Лыко и вовсе оправился. К приезду Лукомского он уже сиял, как новый грош. Судя по тому, как продолжалось застолье, гости не знали о причастности Селезнёва к нападению на великокняжескую дружину, и Лукомский не стал им говорить об этом, лишь о вчерашнем письме напомнил. Пока Лыко хлопал глазами, выскочил к нему Федька и протянул шёлковый лоскут:
— Всё сделано, князь, по твоему слову: письмецо боярское на аксамите изложено.
Лыко удовлетворённо крякнул, взял лоскут и протянул Лукомскому:
— У меня делоне задерживается: коли сказано, то и сделано. Вот с ним, — указал он на Федьку, — и пошлём его по назначению.
Лукомский оценивающе поглядел на Федьку и сказал:
— Парень вроде бойкий, да хватит ли разумения? Сам, поди, знаешь, что цена сему письму не одна боярская голова.
Лыко потрепал приказчика по плечу.
— Чего-чего, а разумения у него с избытком! — И рассказал о Федькиной проделке с продажей соседского дома.
— Ловок, плут! — засмеялся Лукомский.
Но Дионисий неожиданно осудил:
— Человек он... разумный и ловкий... да ведь Господа обманул... вместо службы ему... деньги на питие пущает... а это большой грех...
— Да ну? — удивился Лыко. — Я, сколь тебя знаю, всё в этом грехе вижу. Если ж ты, Божий слуга, своё добро на молитвы не изводишь, чего ж мирских за такое попрекать?
— Негоже хозяину такие речи гостю говорить! — обиделся потерявший свою важность Дионисий. — Мы пришли к тебе по-доброму, честь оказали, а ты?
Он посмотрел на Полуектова, ища у него одобрения своим словам, и тот согласно кивнул. Лыку этот кивок особенно возмутил.
— Это ты-то, трава придорожная, мне, князю, честь оказал? — Он тяжело задышал и рванул ворот рубахи: — Ну-ка, убирайся с глаз моих, покуда я голову тебе не открутил!
Полуектов мигом выскочил из-за стола. Дионисий тоже потянулся к двери.
— Спасибо за угощеньице-от, князь, — проговорил, кланяясь, Полуектов.
— Э-э... благодарствую... э-э... — начал было Дионисий.
— Иди уж, — махнул рукой Лыко, — за дверью доблеешь, а мне с князем договорить надо. Надоели, сил нет, — попытался оправдать он свою горячность, — цельных два дня, почитай, со стола не вылезают и пустое долдонят. Не поймут, что нашему делу посторонний глаз помеха... — Лыко огляделся по сторонам и наклонился в сторону своего приказчика: — Хочу я тебе, Фёдор, дело важное доверить — письмецо сие захватить и до самого царя Ахмата довезти. Важное письмецо! Сполнишь дело — большим человеком сделаю, ну а предаться вздумаешь — жизни лишу, а весь твой род под корень изведу! Понял?
— Чего ж не понять? Исполню как надо — мне жизня ещё нужна, а честь не помешает.
Лыко протянул лоскут Федьке:
— Зашей в шапку, тут же зашей и не снимай её даже в мыльне.
— Будь спокоен, князь, — сказал Федька, вспарывая подкладку, — мне не впервой письма таскать. Ныне даже Фрязин бумагу для лекаря доверил, только он пощедрей твоего оказался.
— Это для какого же лекаря? — вдруг насторожился Лукомский.
— Для великокняжеского. Он, сказывают, сейчас в евонном загородном доме разбойного главаря сшивает. Наша артель завтра туды по торговому делу заедет. Фрязин как услыхал про то, задрожал от радости, бумагу сунул и полную горсть серебра насыпал.
— Бумага при тебе? — протянул руку Лукомский.
— При мне. Да вить обещался доставить...
— Отдай! — Лыко стукнул кулаком по столу.
Федька выхватил из кармана свёрнутый уголком листок и передал Лукомскому. Тот повертел листок и сломал печать. Это было обычное деловое письмо с требованием срочной уплаты какого-то долга, и Лукомский хотел уже вернуть его Федьке. Как вдруг ему в голову пришла мысль, что случай лает счастливую возможность быстро и без особых хлопот устранить многознающего Селезнёва — нужно было только намекнуть об этом Просини. «В жизни всяко выходит, — подумал Лукомский, приписав пару слов на письме итальянца, — враг лечит, а друг калечит». И сказал Федьке:
— Я тут свой привет лекарю приписал, доведёшь до него, как обещался. Только не сам, а через кого-нибудь. Главное — письмо Ахмату береги, во все же другие дела не суйся. Вот, держи на дорогу! — И Лукомский сунул Федьке увесистый мешочек с деньгами.